Этногенез и биосфера Земли

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Этногенез и биосфера Земли

Этногенез и биосфера Земли

Министерство путей сообщения Российской Федерации

Дальневосточный Государственный университет путей сообщения

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

По дисциплине: Социальная экология

На тему «Л.Н. Гумилев (Этногенез и биосфера Земли) »

Выполнила: ст-ка 3 курса

Группы КТ02СР

Шифр 139

Саяпина О.А.

Проверил: преп-ль

Кононыхина Е.Г.

г. Нерюнгри 2003 г.

СТАНОВЛЕНИЕ АНТРОПОГЕННЫХ ЛАНДШАФТОВ

Развитие общества и изменение ландшафта

Поскольку речь идет о «поведении» особей, входящих в разные этносы, то

самое простое — обратить внимание на то, как они воздействуют на те или

иные природные ландшафты, в которые их забрасывает историческая судьба.

Иными словами, нам надлежит проследить характер и вариации антропогенного

фактора ландшафтообразования с учетом уже отмеченного нами деления

человечества на этнические коллективы.

Дело не в том, насколько велики изменения, произведенные человеком, и

даже не в том, благодетельны они по своим последствиям или губительны, а в

том, когда, как и почему они происходят.

Бесспорно, что ландшафт промышленных районов и областей с искусственным

орошением изменен больше, чем в степи, тайге, тропическом лесу и пустыне,

но если мы попытаемся найти здесь социальную закономерность, то столкнемся

с непреодолимыми затруднениями. Земледельческая культура майя в Юкатане

была создана в V в. до н. э. при господстве родового строя, пришла в упадок

при зарождении классовых отношений и не была восстановлена при владычестве

Испании, несмотря на внесение европейской техники и покровительство

крещеным индейцам. Хозяйство Египта в период феодализма медленно, но

неуклонно приходило в упадок, а в Европе в то же время и при тех же

социальных взаимоотношениях имел место небывалый подъем земледелия и

ремесла, не говоря о торговле. В плане нашего исследования это означает,

что ландшафт в Египте в это время был стабильным, а в Европе преображался

радикально. Внесение же антропогенных моментов в рельеф Египта в XIX в. —

прорытие Суэцкого канала — связано с проникновением туда европейских

народов, французов и англичан, а не с деятельностью аборигенов-феллахов.

В Англии XVI в. «овцы съели людей» при начинающемся капитализме, а в

Монголии XIII—XIV вв. овцы «съели» тунгусов-охотников, живших на южных

склонах Саян, Хамар-Дабана и на севере Большого Хингана, хотя там даже

феодализм был неразвитым. Монгольские овцы съедали траву и выпивали в

мелких источниках воду, служившую пищей и питьем для диких копытных. Число

последних уменьшалось, а вместе с тем охотничьи племена лишались привычной

пищи, слабели, попадали в зависимость к степнякам-скотоводам и исчезали с

этнографической карты Азии. Еще примеры: Азорские острова превращены в

голые утесы не испанскими феодалами, которые свирепствовали в Мексике и

Нидерландах, а козами; последних же высадили там астурийцы и баски, у

которых еще не исчез родовой строй. Бизонов в Америке уничтожили охотники

при капитализме, а птицу моа в Новой Зеландии — маорийцы, не знавшие еще

классового расслоения; они же акклиматизировали на своих островах

американский картофель, а в России для той же цели понадобилась вся военно-

бюрократическая машина императрицы Екатерина II. Отсюда следует, что

закономерность лежит в другой плоскости.

Поставим вопрос по-иному: не как влияет на природу человечество, а как

влияют на нее разные народы в разных фазах своего развития? Этим мы вводим

промежуточное звено, которого до сих пор не хватало для учета

опосредованного характера этого взаимодействия. Тогда возникает новая

опасность: если каждый народ, да еще в каждую эпоху своего существования,

влияет на природу по-особому, то обозреть этот калейдоскоп невозможно, и мы

рискуем лишиться возможности сделать какие бы то ни было обобщения, а

следовательно, и осмыслить исследуемое явление?

Но тут приходят на помощь обычные в естественных науках классификация и

систематизация наблюдаемых фактов, что в гуманитарных науках, к сожалению,

не всегда находит должное применение. Поэтому, говоря об этносах в их

отношении к ландшафту, мы остаемся на фундаменте географического

народоведения, не переходя в область гуманитарной этнографии.

Отказавшись от признаков этнической классификации, принятых в

гуманитарных науках, — расового, общественного, материальной культуры,

религии и т. п., мы должны выбрать исходный принцип и аспект, лежащие в

географической науке. Таковым может быть уже описанное явление биоценоза,

где характерной особенностью является постоянная соразмерность между числом

особей во всех формах, составляющих комплекс. Например, количество волков

на данном участке зависит от количества зайцев и мышей, а последнее

лимитируется количеством травы и воды. Соотношение это обычно колеблется в

пределах допуска и нарушается редко и ненадолго.

Казалось бы, эта картина не имеет отношения к человеку, однако не

всегда.' Ведь есть огромное количество этнических единиц, пусть численно

ничтожных, входящих в состав биоценозов на тех или иных биохорах. По

сравнению с этими мелкими народностями или иногда — просто племенами

современные и исторические цивилизованные этносы — левиафаны, но их мало, и

они, как показывает история, не вечны Вот на этой основе мы построили нашу

первичную классификацию: 1) этносы, входящие в биоценоз, вписывающиеся в

ландшафт и ограниченные тем самым в своем размножении; этот способ

существования присущ многим видам животных, как бы остановившимся в своем

развитии. В зоологии эти группы называются персистентами, и нет никаких

оснований не применить этот термин к этносам, застывшим на определенной

точке развития; и 2) этносы, интенсивно размножающиеся, расселяющиеся за

границы своего биохора и изменяющие свой первичный биоценоз. Второе

состояние в аспекте географии называется сукцессией.

Этносы, составляющие первую группу, консервативны и в отношении к

природе, и в ряде других закономерностей приведем несколько примеров.

Индейцы, народы Сибири и их ландшафты

Большинство североамериканских индейцев Канады и области прерии жили до

прихода европейцев в составе биоценозов Северной Америки. Количество людей

в племенах определялось количеством оленей, и поскольку при этом условии

было необходимо ограничение естественного прироста, то нормой общежития

были истребительные межплеменные войны. Целью этих войн не были захват

территорий, покорение соседей, экспроприация их имущества, политическое

преобладание... Нет! Корни этого порядка уходят в глубокую древность, и

биологическое назначение его ясно. Поскольку количество добычи не

беспредельно, то важно обеспечить себе и своему потомству фактическую

возможность убивать животных, а значит, избавиться от соперника. Это не

были войны в нашем смысле, это была борьба, поддерживавшая определенный

биоценоз. При таком подходе к природе, естественно, не могло быть и речи о

внесении в нее каких-либо изменений, которые рассматривались как

нежелательная порча природы, находящейся, по мнению индейцев, в зените

совершенства.

Точно так же вели себя земледельческие племена, так называемые индейцы

пуэбло, с той лишь разницей, что мясо диких зверей у них заменял маис. Они

не расширяли своих полей, не пытались использовать речную воду для

орошения, не совершенствовали свою технику. Они предпочитали ограничить

прирост своего населения, предоставляя болезням уносить слабых детей и

тщательно воспитывая крепких, которые потом гибли в стычках с навахами и

апачами. Вот и способ хозяйства иной, а отношение к природе то же самое.

Остается только непонятным, почему навахи не переняли у индейцев-пуэбло

навыков земледелия, а те не заимствовали у соседей тактику сокрушительных

набегов.

Впрочем, астеки, принадлежавшие к группе нагуа, с XI в. по XIV в.

переселились в Мексиканское нагорье и весьма интенсивно изменили его

ландшафт и рельеф. Они строили теокалли (вариация рельефа), сооружали

акведуки и искусственные озера (техногенная гидрология), сеяли маис, табак,

помидоры, картофель и много других полезных растений (флористическая

вариация) и разводили кошениль, насекомое, дававшее прекрасный краситель

темно-малинового цвета (фаунистическая вариация). Короче говоря, астеки

изменяли природу в то время, когда апахи к навахи ее охраняли.

Можно было бы предположить, что тут решающую роль играл жаркий климат южной

Мексики, хотя он не так уж отличается от климата берегов Рио-Гранде. Однако

в самом центре Северной Америки, в долине Огайо, обнаружены грандиозные

земляные сооружения

— валы, назначение которых было неизвестно самим индейцам. Очевидно,

некогда там тоже жил народ, изменявший природу, и климатические условия ему

не мешали, как не мешают они американцам англосаксонского происхождения.

Наряду с этим отметим, что одно из индейских племен

— тлинкиты, а также алеуты практиковали рабовладение и работорговлю в

широких масштабах. Рабы составляли до трети населения северо-западной

Америки, и некоторые тлинкитские богачи имели до 30—40 рабов.

Рабов систематически продавали и покупали, использовали для грязной

работы и жертвоприношений при похоронах и обряде инициации; рабыни служили

хозяевам наложницами. Но при всем этом тлинкиты были типичным охотничьим

племенем, с примитивным типом присвояющего, а не производящего хозяйства.

Аналогичное положение было в Северной Сибири. Народы угорской,

тунгусской и палеоазиатской групп по характеру быта и хозяйства являлись

как бы фрагментом ландшафта, завершающей составной частью биоценоза. Точнее

сказать, они «вписывались» в ландшафт. Некоторое исключение составляли

якуты, которые при своем продвижении на север принесли с собой навыки

скотоводства, привели лошадей и коров, организовали сенокосы и тем самым

внесли изменения в ландшафт и биоценоз долины Лены. Однако эта

антропогенная сукцессия повела лишь к образованию нового биоценоза, который

затем поддерживался в стабильном состоянии до прихода русских

землепроходцев.

Совершенно иную картину представляет евразийская степь. Казалось бы,

здесь, где основой жизни было экстенсивное кочевое скотоводство, изменение

природы также не должно было бы иметь места. А на самом деле степь покрыта

курганами, изменившими ее рельеф, стадами домашних животных, которые

вытеснили диких копытных, и с самой глубокой древности в степях, пусть

ненадолго, возникали поля проса. Примитивное земледелие практиковали хунны,

тюрки и уйгуры. Здесь видно постоянно возникающее стремление к бережному

преобразованию природы. Конечно, в количественном отношении по сравнению с

Китаем, Европой, Египтом и Ираном оно ничтожно и даже принципиально

отличается от воздействия на природу земледельческих народов тем, что

кочевники пытались улучшить существующий ландшафт, а не преобразовать его

коренным образом, но все-таки мы должны отнести евразийских кочевников ко

второму разряду нашей классификации, так же как мы отнесли туда астеков, но

не тлинкитов, несмотря на то, что классовые отношения у последних были

развиты несравненно больше. Какими бы парадоксальными не представлялись, на

первый взгляд, эти выводы, чтобы получить научный результат исследования,

мы должны выдержать наш принцип классификации строго последовательно.

Внутренним противоречием, вызвавшим упадок кочевой культуры, был тот же

момент, который вначале обеспечил ей прогрессивное развитие, — включение

кочевников в геобиоценозы аридной зоны. Численность населения у кочевников

определялась количеством пищи, т. е. скота, что, в свою очередь,

лимитировалось площадью пастбищных угодий. В рассматриваемый нами период

население степных пространств колебалось очень незначительно: от 300—400

тыс. в хуннское время до 1300 тыс. человек в эпоху расцвета монгольского

улуса, впоследствии эта цифра снизилась, но точных демографических данных

для XVI—XVII вв. нет.

Вопреки распространенному мнению, кочевники куда менее склонны к

переселениям, чем земледельцы. В самом деле, земледелец при хорошем урожае

получает запас провианта на несколько лет и в весьма портативной форме.

Достаточно насыпать в мешки муку, погрузить ее на телеги или лодки и

запастись оружием — тогда можно пускаться в далекий путь, будучи уверенным,

что ничто, кроме военной силы, его не остановит. Так совершали переселения

североамериканские скваттеры и южноафриканские буры, испанские конкистадоры

и русские землепроходцы, арабские воины первых веков хиджры — уроженцы

Хиджаса, Йемена и Ирана, и эллины, избороздившие Средиземное море.

Кочевникам же гораздо труднее. Они имеют провиант в живом виде. Овцы и

коровы движутся медленно и должны иметь постоянное привычное питание. Даже

простая смена подножного корма может вызвать падеж. А без скота кочевник

сразу начинает голодать. За счет грабежа побежденной страны можно

прокормить бойцов победоносной армии, но не их семьи. Поэтому в далекие

походы хунны, тюрки и монголы жен и детей не брали. Кроме того, люди

привыкают к окружающей их природе и не стремятся сменить родину на чужбину

без достаточных оснований. Да и при необходимости переселиться они выбирают

ландшафт, похожий на тот, который они покинули. Поэтому-то и отказались

хунны в 202 г. до н. э. от территориальных приобретений в Китае, над армией

которого они одержали победу. Мотив был сформулирован так: «Приобретя

китайские земли, хунны все равно не смогут на них жить». И не только в

Китай, но даже в Семиречье, где хотя и степь, но система сезонного

увлажнения иная, хунны не переселялись до II в. до н. э. А во II—III вв.

они покинули родину и заняли берега Хуанхэ, Или, Эмбы, Яика и Нижней Волги.

Почему?

Многочисленные и не связанные между собой данные самых разнообразных

источников дают основание заключить, что III в. н. э. был весьма засушлив

для всей степной зоны Евразии. В Северном Китае переход от субтропических

джунглей хребта Циньлин до пустынь Ор-доса и Гоби идет плавно. Заросли

сменяются лугами, луга — степями, степи — полупустынями, и, наконец,

воцаряются барханы и утесы Бей-Шаня. При повышенном увлажнении эта система

сдвигается к северу, при пониженном — к югу, а вместе с ней передвигаются

травоядные животные и их пастухи.

Именно это передвижение ландшафтов не заметил самый эрудированный

историк Востока Р. Груссе. Справедливо полемизируя с попытками увязать

большие войны кочевников против Китая с периодами усыхания степей, он

пишет, что китайские авторы каждый раз давали этим столкновениям разумные

объяснения, исходя из политических ситуаций внутри Китая. По его мнению,

вторжения кочевников легче объяснить плохой обороной линии Китайской стены,

нежели климатическими колебаниями в Великой степи.

Отчасти он прав; крупные военные операции всегда эпизодичны, а успех

зависит от многих причин, где разглядеть роль экономики натурального

хозяйства не всегда возможно. Постоянные набеги кочевников на оседлых

земледельцев тоже не показательны, ибо это замаскированная форма

межэтнического обмена: в набеге кочевник возвращает себе то, что теряет на

базаре из-за своего простодушия и отсутствия хитрости. И то и другое

никакого отношения к миграциям не имеет.

Но при более пристальном изучении событий легко выделить постепенные

перемещения мирного населения, избегающего конфликтов с оседлыми соседями,

но стремящегося напоить свой скот из еще не пересохших ручьев. Похожая

ситуация возникла на наших глазах в Сахе-ле (сухая степь южнее Сахары) и

повлекла трагическую дезинтеграцию этноса туарегов, но не войну. Правда,

здесь дело осложнилось тем, что западноевропейский капитал перевел

хозяйство туарегов из натурального в товарное, что усилило вытаптывание

пастбищ, но с поправкой на это принцип применим к более древним периодам.

При достаточно подробном изучении событий на северной границе Китая, т.

е. в районе Великой стены, мы можем наметить сначала тенденцию к отходу

хуннов на север (II в. до н. э. — I в. н. э.), а потом продвижение их к

югу, особенно усилившееся в IV в. н. э. Тогда хунны и сяньбийцы (древние

монголы) заселили северные окраины Шэньси и Шаньси даже южнее Стены. Однако

во влажные районы Хунани они не проникли.

Весьма важно отметить, что первоначальное проникновение кочевников на

юг не было связано с грандиозными войнами. В Китай пришли не завоеватели, а

бедняки, просившие разрешения поселиться на берегах рек, чтобы иметь

возможность доить скот. Впоследствии завоевание Северного Китая произошло,

но главным образом за счет того, что китайские землепашцы также постепенно

и незаметно покидали свои поля на севере и отходили на юг, где было

достаточно дождей. Так кочевники занимали опустевшие поля и превращали их в

пастбища.

Но уже в середине IV в. наблюдается обратный процесс. Большая племенная

группа теле (телеуты), в которую входили в числе других племен уйгуры, из

оазисов Ганьсу перекочевала в Джунгарию и Халху; туда же, тем же путем

пришли древние тюрки и создали в VI в. Великий каганат, ограниченный

пределами степной зоны.

Что это означает? Только то, что Великая степь опять стала пригодной

для кочевого скотоводства. Иными словами, там на месте пустынь

восстанавливались травянистые степи, т. е. зональность сдвинулась к северу.

Но если так, то и в Северном Китае должен был восстановиться влажный

климат, удобный для китайцев и губительный для кочевников. Значит, перевес

в войне должен был оказаться на стороне южан. Да так оно и было. К началу

VI в. кочевая империя Тоба, занимавшая весь бассейн Хуанхэ, превратилась в

китайскую империю Вэй, где сянъбийская одежда, манеры и даже язык были

запрещены под страхом казни. А вслед за тем природные китайцы истребили

членов правивших династий и создали свою империю — Суй, враждебную всему

иноземному и весьма агрессивную.

Аналогичные по характеру миграции имели место в то же время и на

западной окраине степи. Северные хунны, потерпев сокрушительное поражение

от сянъбий-цев в 155 г., отошли на запад. Часть их закрепилась в горной

области Тарбагатая и впоследствии (при начавшемся увлажнении степи)

овладела Семиречьем. Другая группа прикочевала на берега Нижней Волги, где

столкнулась с могущественными аланами. Хунны «завоевали аланов, утомив их

беспрерывной борьбой» (Иордан) и в 370 г. перешли Дон. В это время они были

грозной силой, но уже в середине V в. они были разбиты на западе ге-пидами,

а на востоке — болгарами и исчезли. Аборигены восторжествовали над

пришельцами.

Следующая волна переселений кочевников имела место в X в. Тогда в

причерноморских степях появились печенеги, выселившиеся с берегов

Аральского моря, тюрки - - из современного Казахстана и кыпчаки-по-ловцы —

из Барабинской степи. И снова это было не завоевание, а постепенное

проникновение небольшими группами, причем стычки и набеги заменили сражения

и походы.

Аналогичная ситуация сложилась тогда же на Ближнем Востоке. Карлуки из

Джунгарии переселились в Кашгар и Хотан — оазисы, питаемые ледниковыми и

грунтовыми водами. Туркмены-сельджуки покинули свои кочевья в Кызыл-Кумах и

внедрились в Хорасан. Там они сорганизовались в могучую силу и в 1040 г.

разбили регулярную армию Масуда Газневи. Затем они захватили Персию и,

победив в 1071 г. византийского императора Романа Диогена, овладели всей

Малой Азией и Сирией. И ведь любопытно, что для поселений они выбрали сухие

степи и нагорья, напоминающие ландшафты покинутой родины.

Ничего подобного мы не видим в ХШ в., когда монгольские кони донесли

своих всадников до джунглей Ан-нама и Бирмы, долины Иордана и лазурной

Адриатики. Никакие переселения не были связаны с этими походами и победами.

Монголы вели войны с небольшими, мобильными, плохо вооруженными, но

прекрасно организованными отрядами. Даже при необходимости дать правителям

западных улусов некоторое количество верных войск центральное монгольское

правительство выделяло контингенты из числа покоренных племен. Хула-гу-хану

были пожалованы найманы, а Батыю — мангыты и чжурчжэни (хины) в количестве

нескольких тысяч человек.

Нет никаких оснований связывать походы детей и внуков Чингиса с

климатическими колебаниями. Скорее, можно думать, что в степи в это время

были оптимальные условия для кочевого скотоводства. Коней для трех армий

хватало, поголовье скота после жестокой межплеменной войны 1200—1208 гг.

легко восстановилось, население выросло до 1300 тыс. человек. И наоборот, в

относительно мирное время XVI в. Монголия потеряла свою самостоятельность,

а в XVII в. и независимость.

Причину этого ослабления самой сильной державы тогдашнего мира сообщает

китайский географ XVII в. «Вся Монголия пришла в движение, а монгольские

роды и племена рассеялись в поисках за водой и хорошими пастбищами, так что

их войска уже не составляют единого целого». Вот это действительно

миграция, но как незаметно для всемирно-исторических масштабов прошло

выселение монгольских кочевников из иссыхающей родины в суровые нагорья

Тибета, на берега многоводной Волги и в оазисы Туркестана. Последний

осколок кочевой культуры. Пиратский союз — продержался до 1758 г., потому

что его хозяйство базировалось на горных пастбищах Алтая и Тарбагатая. Но и

он стал жертвой маньчжуров и китайцев.

Итак, за двухтысячелетний период — с III в. до н. э. по XVIII в. н. э.

мы отметили три периода усыхания степей, что каждый раз было связано с

выселением кочевников к окраинам Великой степи и даже за ее пределы. Эти

переселения не носили характера завоеваний. Кочевники передвигались

небольшими группами и не ставили себе иных целей, кроме удовлетворения

жажды своих животных и собственного голода.

Напротив, при увлажнении степной зоны шло возвращение кочевников в страну

отцов, увеличение их четвероногого богатства и связанная с изобилием

воинственная политика, причем завоевания совершались из государственных

соображений, а вовсе не для приобретения «жизненного пространства».

Кочевники уже не просто прозябали, их целью становилось преобладание.

Рассмотрение племен и народностей тропического пояса не принесет нам ничего

принципиально нового в сравнении с уже известным материалом, и потому

целесообразно обратиться к классическим примерам преобразования природы:

Египту, Месопотамии и Китаю. Европу мы пока оставим в стороне, потому что

нашей задачей является поиск закономерности, а ее можно подметить только на

законченных процессах.

Древние цивилизации «благодатного полумесяца»

Согласно исследованиям Э. Брукса, во время вюрмского оледенения

атлантические циклоны проходили через северную Сахару, Ливан, Месопотамию,

Иран и достигали Индии. Тогда Сахара представляла собой цветущую степь,

пересеченную многоводными реками, полную диких животных: слонов,

гиппопотамов, диких быков, газелей, пантер, львов и медведей. Изображения

этих животных, до сих пор украшающие скалы Сахары и даже Аравии, выполнены

представителями современного человека. Постепенное усыхание Сахары в конце

IV тыс. до н. э., связанное с перенесением направления циклонов на север,

повело к тому, что древние обитатели Сахары обратили внимание на болотистую

долину Нила, где среди дикорастущих трав по краям долины произрастали

предки пшеницы и ячменя. Неолитические племена освоили земледелие, а в

эпоху освоения меди предки египтян приступили к систематической обработке

земель в пойме Нила. Процесс закончился объединением Египта под властью

фараонов. Эта власть базировалась на огромных ресурсах уже преображенного

ландшафта, который впоследствии принципиальных изменений не претерпевал, за

исключением, конечно, архитектурных сооружений: каналов, плотин, пирамид и

храмов, являющихся, с нашей точки зрения, антропогенными формами рельефа.

Однако изменения меньшего масштаба, например создание знаменитого

фаюмского оазиса при XII династии, имели место до XXI династии, после

чего Египет стал ареной иноземных вторжений. Нубийцы, ливийцы, ассирийцы,

персы, македоняне, римляне черпали богатства Египта, а сами египтяне

превратились в феллахов, упорно поддерживающих биоценоз, созданный их

предками.

Сходную картину можно наблюдать в Месопотамии, несмотря на

некоторое количество физико-географических отличий. Земли,

образовавшиеся из наносов Тигра и Евфрата на окраине Персидского залива,

были плодородны, протоки и лагуны изобиловали рыбой и водяной птицей,

финиковые пальмы росли в диком виде. Но освоение этого первобытного Эдема

требовало напряженной работы. Пахотные земли приходилось создавать,

«отделяя воду от суши». Болота надо было осушать, пустыню орошать, а реки

ограждать дамбами. Эти работы были произведены предками шумеров, которые

были простыми земледельцами-скотоводами, не имевшими других средств

к существованию. Эти люди еще не знали письменности, не строили городов, не

имели практически существенного классового разделения, но видоизменяли

ландшафт настолько основательно, что последующие поколения пользовались

трудами их рук.

Не следует думать, что примитивные народы имеют преимущество перед

цивилизованными в деле преобразования природы. Долина Нила и долина Евфрата

преобразовывались снова и снова, пока многие египетские деревни эпохи

Древнего царства не оказались под песком пустыни, а шумерские и аккадийские

— под слоем ила. Бывшие пастбища западнее Евфрата уже во время Багдадского

халифата искрились под лучами зари из-за кристалликов усыпавшей их соли.

Первый в Древнем мире город — Вавилон уже в начале н. э. был покинут

населением, которому стало не хватать пищи после двадцати веков

благоденствия и процветания за счет местных ресурсов. Еще более

показательна история мелиорации в Китае, о чем нужно сказать подробнее.

В Древнем Китае

В III тыс. до н. э. территория Китая была мало похожа на то, что она

представляет ныне: девственные леса и болота, питавшиеся реками,

разливающимися в половодье, обширные озера, топкие солонцы и только на

возвышенных плоскогорьях — луга и степи. На востоке между низовьями рек в

дельтовых равнинах тянулась цепь зыбких почв, а реки И и Хуай пропадали в

заболоченной долине нижнего течения Янцзы. «Буйная растительность одевала

бассейн р. Вэй-хэ; там поднимались величественные дубы, всюду виднелись

группы кипарисов и сосен. В лесах кишели тигры, ирбисы, желтые леопарды,

медведи, буйволы и кабаны, вечно выли шакалы и волки».

Но главным врагом людей здесь были реки. В сухое время года они сильно

мелели, но стоило пройти дождям в горах, как они вздувались и выходили из

берегов. Следует учесть, что при разливе реки теряют скорость течения и

откладывают наносы, причем в Хуанхэ во время паводка содержится до 46% ила

и песка228. Примитивным земледельцам приходилось сооружать дамбы, чтобы

спасти свои поля от наводнений; и все же дамбы прорывались в среднем один

раз в 2,5 года. Часть древних обитателей Китая отступила от свирепых вод в

горы и продолжала заниматься охотой — там от них и следа не осталось.

Другие - - «сто черноголовых семейств», пришедшие в Шаньси с запада,

бросились на борьбу с рекой — это были предки китайцев. Им пришлось

отказаться от прежней дикой воли и усвоить дисциплину, жесткую организацию

и принять деспотические формы правления, но зато природа щедро вознаградила

их, предоставив возможности интенсивного размножения и средства для

создания оригинальной культуры. Те же, кто отступил от трудностей земляных

работ и угрозы водной стихии в горы, стали предками жунов, ди и кянов-

тибетцев. Они довольствовались теми плодами природы, добывание которых не

требовало изменения ландшафта и рельефа, и поэтому у них не возникало

потребности в создании государственной организации. Род занятий, строй

жизни и, наконец, их идеология были резко отличны от китайских, и с каждым

поколением оба народа отдалялись друг от друга. Кончилась эта рознь

непримиримой враждой, определившей направление истории раннего Китая и его

соседей.

Теперь наложим факты антропогенного изменения ландшафта на

хронологическую канву. Первый этап борьбы с природой имел место около 2278

г. до н. э., когда легендарный предок первой китайской династии Юй провел

работы по регулированию русла Хуанхэ, после чего центральная часть

Северного Китая (Шаньси и часть Шэньси) превратилась в земледельческую

страну. Река вела себя спокойно до 602 г. до н. э., т. е. в течение

шестнадцати веков. Исторически это монолитная эпоха древнекитайской

культуры, включающая три династии: Ся, Шан-Инь и Чжоу, при которых Китай

представлял собою конфедерацию многочисленных княжеств, связанных друг с

другом высшим, по тому времени, достижением культуры — иероглифической

письменностью. За весь этот период созданный Юем искусственный ландшафт

только поддерживался, но когда с 722 г. до н. э. наступила эпоха «Весны и

Осени» (условное название эпохи, происходящее от заглавия хроники, в

которой она описана), все пошло по-иному. Конфедерация княжеств,

представлявшая единое целое под председательством

вана (царя), распалась на 124 самостоятельных государства, которые начали

усердно поглощать друг друга. Тогда перешли в контрнаступление и горные

жуны, и воды Хуанхэ. В результате плохого содержания дамб в 602 г. до н. э.

произошло первое зарегистрированное изменение течения р. Хуанхэ, и с тех

пор основная работа на реке до XVIII в. заключалась в поддержании дамб и

заделке прорывов. В аспекте, принятом нами, это явление должно

рассматриваться как поддержание существующего ландшафта, т. е. мы приходим

к парадоксальному выводу — о том, что китайцев следует зачислить в тот же

разряд этносов, что и алгонкинов или эвенков. Однако проверим наш

первоначальный вывод.

В IV в. до н. э. железо превратилось в настолько общедоступный товар,

что из него стали делать не только мечи, но и лопаты. Благодаря

техническому усовершенствованию в III в. были созданы оросительные системы,

из которых наиболее важной была система Вэйбэй, орошавшая 162 тыс. га полей

в северном Шэнъси. Благодаря этой ирригационной системе «провинция Шэньси

стала плодоносной и не знающей неурожайных годов. Тогда Цинь Ши Хуанди

сделался богатым и могущественным и смог подчинить своей власти прочих

князей». Это было знаменитое объединение Китая, закончившееся массовой

резней побежденных, закабалением уцелевших, построением Великой Китайской

стены и истреблением не только ученых и всех книг, кроме технической

литературы (под таковыми понимались книги по гаданию, медицине и

агрономии), но и всех читателей исторических и философских трактатов, а

также любителей поэзии.

И вот тут мы можем поставить вопрос: было ли связано целенаправленное

изменение ландшафта с грандиозным человекоубийством или они просто совпали

по времени? Или же оба эти явления восходят к одной общей причине? И для

решения проблемы проследим историю Китая и историю оросительной сети Вэйбэй

дальше.

Народное восстание 206 г. до н. э. ликвидировало режим империи Цинь, и

при династии Хань столь больших кровопролитий не происходило. Страна

богатела, ибо к прежней житнице в Шаньси на берегах Хуанхэ прибавилась

новая — на берегах рек Вэй и Цзин, но тут сказала свое слово природа. Вода

для оросительной сети поступала из р. Цзин, которая была преграждена

плотиной, однако река углубила свое русло, и водоприемник остался на сухом

месте. Пришлось прорыть новый канал и построить плотину выше по течению, и

в последующие века это повторялось десять раз, что потребовало огромного

вложения труда, и все-таки в XVII в. система Вэйбэй была фактически

заброшена.

На протяжении истекших двух тысяч лет развернулась средняя история

Китая — его императорский период. В плане этнологии китайцы этого периода

относятся к древним китайцам, как итальянцы — к римлянам или французы — к

галлам. Иными словами, на берегах Хуанхэ создался новый народ, который мы

называем тем же словом, что и старый. Но не надо переносить дефекты нашей

терминологии на предмет исследования, тем более, что слово «китайцы» —

условный термин, появившийся в XII в. вследствие развития караванной

торговли, и означал он тогда монголоязычное племя, с которым имели дело

итальянские и русские купцы. От этого племени название «Китай» перешло на

их соседей, называвших себя просто «жители Срединной равнины». Для нашего

анализа это важно потому, что общеизвестное слово «Китай» таксономически

соответствует таким понятиям, как «Европа» или «Левант» (Ближний Восток), а

не таким, как «Франция» или «Болгария». Так вот, с эпохи объединения Китая

императором Цинь Ши Хуаньди до потери Китаем самостоятельности на

территории между Хуанхэ и Янцзы возникли, сформировались и потеряли силу

два больших этноса, условно именуемые северокитайский и южнокитайский.

Второй также связан с изменением ландшафта, ибо когда древние китайцы (из

коих образовались оба средневековых этноса) широкой струей влились в долину

Янцзы, то они на месте джунглей устроили рисовые поля. Северные же китайцы

на месте сухих степей создали орошенные пашни, и до тех пор, пока у них

хватало энергии на поддержание оросительной системы, они утверждали себя

как самостоятельный народ и отражали, хотя и не всегда удачно, нападения

иноземцев. Но в XVII в. ирригация перестала существовать, и в том же веке

маньчжуры покорили Китай. Покорению предшествовало грандиозное крестьянское

восстание, расшатавшее мощь империи Мин, но поднять крестьян на жестокую

войну можно лишь тогда, когда сельское хозяйство находится в упадке.

Действительно, потеря богатейших северо-западных пашен, занесенных песком

после того, как были заилены каналы, ослабила сопротивляемость Китая и

превратили империю Мин из агрессора в жертву.

Возникновения и упадки

Теперь мы можем ответить на поставленные вопросы. Эпохи, в которых

земледельческие народы создают искусственные ландшафты, относительно

кратковременны. Совпадение их по времени с жестокими войнами не случайно,

но, разумеется, мелиорация земель не является поводом к кровопролитию.

Утверждать подобное — значило бы идти в направлении географического

детерминизма дальше самого Монтескье. Однако в обоих параллельных явлениях

есть черточка, которая является общей, — способность этнического коллектива

производить экстраординарные усилия. На что эти усилия направлены — другое

дело; цель в нашем аспекте не учитывается. Важно лишь, что когда

способность к сверхнапряжению слабеет, то созданный ландшафт только

поддерживается, а когда эта способность исчезает — восстанавливается этно-

ландшафтное равновесие, т. е. биоценоз данного биохора. Это бывает всегда и

везде, независимо от масштабов произведенных перемен и от характера

деятельности, созидательного или хищнического. А если так, то мы

натолкнулись на новое, до сих пор неучтенное явление: изменение природы —

не результат постоянного воздействия на нее народов, а следствие

кратковременных состояний в развитии самих народов, т. е. процессов

творческих, тех же самых, которые являются стимулом этногенеза.

Проверим наш вывод на материале древней Европы. На рубеже I и II тыс.

до н. э. Западную Европу захватили и населили воинственные народы, умевшие

ковать железо: кельты, латины, ахейцы и др. Они создали множество мелких

земледельческих общин и, обработав девственную почву, видоизменили

ландшафт. Почти тысячу лет в Европе не возникало больших государств, потому

что каждое племя умело постоять за себя и завоевание было делом трудным и

невыгодным: племена скорее давали себя перебить, чем соглашались

подчиниться. Достаточно вспомнить, что ни Спарта, ни Афины не могли

добиться власти над Элладой, а латинские и самнитские войны Рима проходили

более тяжело, чем все последующие завоевания. В первую половину I тыс. до

н. э. парцеллярное земледелие с интенсивной обработкой участков было

институтом, поддерживавшим созданный культурный ландшафт. В конце I тыс. до

н. э. парцеллы вытесняются латифундиями, где отношение к природе становится

хищническим и одновременно возникает возможность завоеваний.

Принято думать, что Рим покорил Средиземноморье и Западную Европу потому,

что он «почему-то» усилился. Но ведь тот же результат должен получиться и в

том случае, если бы сила Рима осталась прежней, а народы вокруг него

ослабели. Да так оно и было, а параллельно с экспансией Рима шло

превращение полей в пастбища, потом в пустыми, и, наконец, к V—VI вв.

восстановились естественные ландшафты: леса и заросли кустарников. Тогда

сократилась численность населения, и Римская империя пришла в упадок. ;Весь

цикл преобразования ландшафта и этногенеза от сложения этносов до полной их

нивеляции занял около 1500 лет.

(Повый подъем деятельности человека и одновременно образования

средневековых этносов произошел в IX—X вв. и не закончен. Возможно, что для

объяснения особенностей этого периода следует ввести дополнительные

коррективы в связи с небывалым развитием науки и техники, но этот вопрос

следует изучить особо, ибо сейчас нас интересует правило, а не исключения

из негоГ)

А теперь вернемся к индейцам и народам Сибири, потому что мы, наконец,

можем ответить на поставленный выше вопрос: почему охотники и земледельцы

существуют рядом, не заимствуя друг у друга полезных навыков труда и быта?

Ответ напрашивается сам: очевидно, некогда предки тех и других пережили

периоды освоения ландшафта и видоизменили его по-разному, потомки же,

сохраняя созданный предками статус, влачат на себе наследие прошлых эпох в

виде традиции, которую не умеют и не хотят сломать. И даже когда нашествие

англосаксов грозило индейцам физическим истреблением, они мужественно

отстаивали свой образ жизни, хотя, отбросив его, имели все шансы смешаться

с колонистами и не погибнуть.

Вместе с тем астеки, находившиеся в состоянии, которое мы выше

охарактеризовали как творческое, не только пережили ужасный разгром, но и

нашли в себе силы, чтобы ассимилировать часть завоевателей, и 300 лет

спустя свергли испанское господство и основали республику Мексику, где

индейский элемент играет первую роль. Конечно, соратники Хуареса не были

копией сподвижников Монтесумы, но еще меньше походили они на солдат

Кортеса. Мексиканцы — молодой народ, этногенез которого проходил на глазах

историков. И этот народ, сложившийся в XVII—XVIII вв., весьма сильно

изменил характер ландшафта путем разведения культурных растений и

акклиматизации чуждых Америке животных — лошадей и коров.

Этносы, не поддерживающие «культурный» ландшафт, а приспособляющиеся к

восстанавливающемуся природному равновесию, принято называть «дикими», что

неверно. Отношение их к природе пассивное: они входят в биоценоз как

верхнее, завершающее их звено. Отношение этой последней группы этносов к

природе удобно принять за исходный уровень отсчета. Если такие этносы

оказываются на территории, населенной другим этносом, то они

приспосабливаются к тому, чтобы существовать за его счет. Для них вмещающий

этнос становится компонентом кормящего ландшафта Такая коллизия возникла в

недавнее время в Бразилии, где было обнаружено индейское племя каражу,

живущее охотой и собирательством. Кинокомпания снарядила туда экспедицию и

хорошо заплатила индейцам за работу статистов. Кинореклама привлекала

множество туристов, для которых были построены отели и бары. Вокруг

расселились обслуга, полиция, врачи и т. п. В результате индейцы привыкли

получать бесплатное питание и забыли навыки лесной охоты и собирательства.

Они превратились в этнос-паразит, живущий за счет другого, более

многочисленного и богатого этноса, который относится к ним, как к игрушке.

Но ведь как только мода на них пройдет и их бросят на произвол судьбы — они

вымрут, как погибают выпущенные на волю ручные животные, ибо они не могут

выдержать конкуренции диких видов. Закон необратимости эволюции действует и

в этнологии.

Периодизация по фазам

Теперь мы можем обобщить наши наблюдения и представить их в виде схемы

отношения этноса к природным, т. е. ландшафтным, условиям. По какой-то,

пока не ясной, причине появившийся на арене новый этнос (часто со старым

названием) преображает ландшафт при помощи нового способа адаптации к

природным условиям. Это происходит, как правило, в инкубационный период

фазы подъема и не фиксируется в исторических источниках (кроме легенд).

Историческая, описанная в источниках эпоха включает при отсутствии внешнего

смещения следующие фазы этногенеза: 1) явный период фазы подъема, 2)

акматическую фазу, когда этнос предельно активен, а давление на ландшафт

уменьшено, 3) фазу надлома, когда антропогенное давление максимально и

деструктивно, 4) инерционную фазу, в которой идет накопление технических

средств и идеологических ценностей; ландшафт в это время поддерживается в

том состоянии, в которое он был приведен ранее, 5) фазу обскурации, во

время которой нет забот ни о культуре, ни о ландшафте. После этого

наступает фаза гомеостаза, когда идет взаимодействие остатков

полуистребленного этноса с обедненным ландшафтом, возникшим на облом ках

погибшего культурного ландшафта, там, где на месте дубов выросли лопухи,

среди которых играют в прятки правнуки завоевателей и дети разбойников.

В эту эпоху отношение этноса-персистента к природе становится

одновременно потребительским и охранительным. Но, увы, как то, так и другое

диктуется традицией, а не волевым сознательным решением. И так до тех пор,

пока новый этнос вновь не преобразует ландшафт. Видимо, этногенез — не

единое глобальное явление, а множество самостоятельных этногенезов в тех

или иных районах.

Как и во всех комплексных природных явлениях, границы фаз в этногенезе

не являются «линейными» и абсолютно точными: они в той или иной степени

«размыты». Но некоторая неопределенность границ не снижает необходимости

при дальнейшем изучении конкретных этногенезов характеризовать начала и

концы фаз определенными историческими вехами, памятуя, однако, что даты

этих вех условны и характеризуют лишь типичные переломные моменты.

Но если мы оторвемся от сопоставления этносов с ландшафтами и будем

рассматривать их как исторические целостности, то мы обнаружим ту же самую

картину постепенной смены фаз, только в другой системе отсчета. Это

показывает, что мы на верном пути. Поэтому, забегая вперед, дадим схему фаз

этногенеза, которая в дальнейшем будет очень нужна. И пусть читателя не

смущает, что мы пока отвечаем на вопрос «как?», а не «почему?». Описание

феномена всегда предшествует его объяснению, если последнее не предвзято,

чего следует всемерно избегать.

Итак, вначале протекает инкубационный период формирования нового

этноса, обычно не оставляющий заметных следов в истории. Это «пусковой

механизм», не всегда приводящий к возникновению нового этноса, потому что

возможен внезапный обрыв процесса посторонней силой. В какой-то момент на

исторической арене появляется устаповимая (исторически) группа людей, или

консорция, быстро развивающаяся и формирующая свое этничеср'ое лицо и

самосознание («Мы и не мы», или «Мы и другие») наконец, она облекается в

соответствующую времени социальную форму и выходит на широкую историческую

арену, часто начиная территориальную экспансию. Оформление этносоциальной

системы знаменует конец инкубационного периода фазы подъема.

Сформировавшийся этнос может либо погибнуть, либо пережить подобно,

например, римскому или византийскому относительно долгий период перипетий —

историческое существование. Этот период, как и в случае с ландшафтами,

включает в себя явный пассионарный подъем, акматиче-скую фазу, фазу

надлома, инерции и обскурации.

Акматическая фаза особенно часто является весьма пестрой и разнородной

по характеру, доминантам и интенсивности протекающих этнических процессов.

Фазы этногенеза, связанные с процессом упрощения этнической системы

(надлом, инерция и в меньшей степени обскурация), часто нарушаются

обратными процессами этнической регенерации. В этом случае инициативу

социального обновления, отвечающего новым потребностям этнической динамики,

перехватывают те этнические подсистемы, которые до того были скованы

присутствием ведущего субэтноса или этноса. Лишь после того, как прежний

лидер очистит место, могут проявить себя силы, приостанавливающие процессы

этнического упадка.

Сложнее всего исследовать конечные и особенно начальные фазы этногенеза

из-за специфики работы хронистов. Если летописцы интересовались тем, как

исчез тот или иной могучий народ, и предлагали свои объяснения, пусть даже

несовершенные, то первичные проявления этногенеза они, как правило,

игнорировали, считая их пустяками, не заслуживающими внимания. Это

прекрасно показал Анатоль Франс в знаменитом рассказе «Прокуратор Иудеи» и

в диалогах римских мудрецов в книге «На белом камне».

Легко заметить, что для спонтанного развития общества процессы этногенезов

являются фоном, ибо они коррелируют друг с другом. Наука история фиксирует

именно эту постоянную корреляцию, а для этнологии необходимо сначала

провести анализ, т. е. расчленение стимулов природных и социальных, а затем

уже возможен синтез, к которому мы стремимся. Но прежде чем достичь этой

цели, необходимо преодолеть еще одно препятствие, пожалуй, еще более

трудное, чем те, которые остались позади. Климатические изменения в

отдельных странах проходят в историческом времени, исчисляясь несколькими

столетиями; ландшафт этих стран, естественно, меняется, что всегда

отражается на хозяйстве, а тем самым и на жизни этноса. Так не является ли

эта динамика природных условий причиной образования новых этносов? Это

решение соблазнительно, ибо просто и легко снимает многие сложности. Но все

ли?

Зависимость человечества от окружающей природы, точнее — от

географической среды, не оспаривалась никогда, хотя степень этой

зависимости расценивалась разными учеными различно. Но в любом случае

хозяйственная жизнь народов, населяющих и населявших Землю, тесно связана с

ландшафтами и климатом населенных территорий.

Так-то оно так, но и это решение нельзя считать исчерпывающим, ибо оно

не отвечало на два «больных» вопроса. 1. Люди умеют приспосабливать

природные условия к своим потребностям, а создавая антропогенные ландшафты,

они тем самым противодействуют нежелательным для них изменениям. Так почему

же тогда гибнут могучие этносы со своими хозяйственными системами, которые

мы именуем «цивилизациями»? А ведь они гибнут на глазах историка. 2.

Климатические колебания и связанные с ними процессы могут воздействовать на

то, что есть, т. е. на уже существующие этносы. Они могут губить целые

популяции, как, например, было в долине низовьев Тигра и Евфрата в XXIV в.

до н. э. Это явление природы описано в вавилонской поэме «Энума Элиш» и в

древнееврейской «Книге бытия», причем датировки совпадают. Они могут

вынуждать людей покидать родные земли и искать пристанища на чужбине, что

произошло с монголами в XVI—XVII в. Но они бессильны против того, чего еще

нет! Они не могут создать новый этнос, который бы сотворил новый

искусственный ландшафт. Следовательно, наша задача решена лишь частично, и

нам следует вернуться к тому, не как а кем создается новое месторазвитие,

ибо тем самым мы приблизимся к разгадке возникновения этносов.

Но и тут перед нами трудности: если концы и гибели цивилизаций

очевидны, то где начальные точки этногенезов? Пусть даже не исходные, если

предположить наличие инкубационного периода, но по крайней мере те, от

которых можно вести отсчет, причем одинаковые для всех изучаемых процессов.

Иначе сопоставления разных этногенезов будут неоправданны.

Но и эта задача поддается решению, так как новые этносы возникают не

путем дробления старых, а путем синтеза уже существующих, т. е. этнических

субстратов. И возникают эти этнические группы в строго очерченных

географических регионах в сверхкраткое время, а регионы каждый раз

меняются, что исключает воздействие наземных условий, т. е. географический

детерминизм, который Э. Семпл определила так: «Человек — продукт земной

поверхности». Не только! Известно и описано влияние на Землю солнечной

активности и космического излучения, изредка достигающего поверхности

планеты.

.