Логический метод Гегеля

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Логический метод Гегеля

Логический метод Гегеля

Государственный морской технический университет

кафедра философии

Логический метод Гегеля.

Опыт прочтения первого тома «Энциклопедии философских наук»

Выполнил: Степанов И. Э.

1998 г.

Содержание

Введение                                                                                                        3

1. Значение метода в философии Гегеля                                        6

2. Три сферы логического                                                                             11

3. Триада в развитии                                                                                    19

4. Гегель и мистика                                                                                       22

Заключение                                                                                                    26

Приложение. План-оглавление «Малой логики»                          27

Литература                                                                                                     29                   

Введение

Философская система Гегеля, бесспорно, принадлежит к числу величайших достижений мировой философской мысли. Представляя собой высшую точку в развитии немецкой классической философии, гегельянство по своей научной значимости может быть сравнимо лишь с грандиозными системами античности - неоплатонизмом, системой Аристотеля. Гегель не отбрасывает, а развивает и обобщает - «снимает» - наработки всех предшествующих античных и европейских мыслителей от ионийских натурфилософов до Канта, и таким образом подводит черту под двумя тысячами лет истории философии. Он претендует на абсолютность своей системы, на последнее слово в истории, и нужно сказать, что эти претензии совсем не беспочвенны. С Гегелем можно спорить, но игнорировать его нельзя.

Став философской классикой, творчество Гегеля отнюдь не потеряло актуальности. Идеологическая борьба XX века теснейшим образом связана с осмыслением гегельянства, попытками его использования, спорами с ним. Некий современный исследователь даже склонен обозначать холодную войну как «великое противостояние Востока и Запада» «по вопросу интерпретации философии истории Гегеля»[1]. По крайней мере, на русскую идеологию влияние Гегеля неоспоримо. Общеизвестно, что его учение в «снятом» виде входит в марксизм, и Ленин перед революцией (конец 1914 г.) видит свою задачу именно в том, чтобы избавиться от господствующих вульгарно-механистических, не-гегельянских пониманий марксистской теории, вернуть марксизм к его истокам, к диалектике. Читая «Науку логики», он записывает такую фразу:

Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса, ... не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!! [2]

Существенное влияние оказал Гегель также и на вторую известную русскую идеологему, связанную с православием. Через гегельянские увлечения прошли многие славянофилы. Вот что писал  Ю. Ф. Самарин (в 1842 г.):

Изучение Православия... привело меня к результату, что Православие явится тем, чем оно может быть, и восторжествует только тогда, когда его оправдает наука, что вопрос о церкви зависит от вопроса философского, и что участь Церкви тесно, неразрывно связана с участью Гегеля[3]... Философия... решит в ее пользу спор между нею и вероисповеданиями западными.[4]

Далее выдвигалась своеобразная мотивация этого утверждения, однако основатель славянофильства А. С. Хомяков не одобрил попытку подчинить веру философии, и под его влиянием Самарин пересмотрел свои взгляды. Интересная мысль Самарина в то время не получила продолжения.

Настоящая встреча гегельянства со славянофильской идеологией произошла веком позже. В 1920-х гг. А. Ф. Лосев разрабатывает серьезнейшую философскую систему, центральным пунктом которой стала диалектика (последовательное проведение диалектики, по мысли Лосева, дает как религию православие в его наиболее развитой форме — в форме паламизма). Своим основным источником Лосев называет неоплатонизм, однако роль Гегеля в формировании лосевских взглядов, очевидно, чрезвычайно велика. Он пишет, что в тогдашней Москве его называли неоплатоническим гегельянцем[5], и не спешит опровергать такое определение. Лосев, стремясь, как кажется, преуменьшить степень своей зависимости от Гегеля, тем не менее всегда с огромным уважением отзывается о нем как о создателе одной из крупнейших диалектических систем (наряду с Плотином и Проклом). Вот же в чем, по мнению Лосева, заключается единственный недостаток гегельянства:

Вывод категорий в диалектике Гегеля сделан настолько мастерски и безукоризненно, что большей частью не вызывает никаких сомнений в человеке, умеющем оперировать при помощи диалектического метода. Однако всякому ясно, что под этой гегелевской диалектикой лежит очень определенное намерение понимать диалектику и всю философию лишь как учение о понятиях, т.е. лишь как логическое учение... Она же сама [диалектика] ведь постулирует равнозначность алогического с логическим. Следовательно, она обязана в качестве одного из своих движущих принципов положить и алогическое.[6]

Мы видим, что гегельянство занимает важнейшее место в обоих актуальных  на сегодняшний день русских идеологических построениях - марксизме и лосевской интерпретации православия. Таким образом, значимость гегелевской философии для нынешнего момента, не говоря уже о ее общенаучной ценности, не подлежит сомнению.

Центральной частью наследия Гегеля является его логика, изложенная в двух вариантах: в виде самостоятельной работы («Наука логики», т.н. «Большая логика») и в качестве первой части «Энциклопедии философских наук» (т.н. «Малая логика»). Для первоначального ознакомления более подходит «Малая логика», которая излагает основы гегелевской логики более сжато и, в некотором смысле, популярно. Вот что писал о ней Энгельс (в письме к Марксу):

Ограниченный рассудок естествоиспытателей может использовать только отдельные места большой Логики... напротив, изложение в «Энциклопедии» как будто создано для этих людей... а так как я не могу и не хочу избавить этих господ от наказания изучать самого Гегеля, то здесь настоящий клад.[7]

Вообще замысел «Энциклопедии» состоит в том, чтобы свести в рамки единого сочинения все философское знание, достижения всех наук, как это делается в обычных энциклопедиях. Однако, в отличие от них, философская энциклопедия, во-первых, излагает не все содержание наук, а лишь их «рациональную сторону», ту, которая «принадлежит философии», и, во-вторых, эти сведения располагаются не в произвольном порядке, а систематически: в последовательности порождения понятий свободным (развивающимся только из самого себя) мышлением[8]. Другими словами, данное сочинение представляет собой попытку нарисовать на основе гегелевского учения целостную и всеобъемлющую картину мира, указать место в ней отдельных отраслей человеческого знания. «Энциклопедия» (по крайней мере, теоретически) не предполагает особой подготовки читателя, поскольку она сама же и является справочником, в ней излагается весь необходимый материал с самых основ.

«Энциклопедия» делится на три части согласно следующей схеме:

 I.   Логика - наука об идее в себе и для себя.

 II.  Философия природы как наука об идее в ее инобытии.

 III. Философия духа как идея, возвращающаяся в самое себя из своего инобытия.[9]

С логики, как с начальной ступени развития идеи, и начинается изложение философии.

В настоящем реферате предпринята попытка воспроизведения структуры гегелевской логической системы. Поскольку мысль Гегеля чрезвычайно методична и строга, знание общих принципов должно позволить сравнительно легко сориентироваться в каждом конкретном моменте его философии. Это предполагает, что основное внимание будет уделено формальной стороне учения, возможно, в ущерб содержательности; однако при первом знакомстве с «Логикой» такой подход представляется оправданным. Первая глава нашей работы посвящена общему обзору метода, применяемого Гегелем; далее мы сосредоточимся на, безусловно, наиболее важном формальном принципе, который красной нитью проходит через всю «Энциклопедию», — на триадичности философских категорий. Наконец, в последнем разделе гегельянство сопоставляется  с рядом известных философских и религиозных течений древности и нового времени.

1. Значение метода в философии Гегеля

Для Гегеля, как для объективного идеалиста, весь мир, все существующее представляется в виде ступеней последовательного развертывания абсолютной идеи: «...Именно собственная деятельность логической идеи определяет себя к дальнейшему и развивается в природу и дух»[10]. Перефразируя известные слова Ленина, можно сказать, что для Гегеля «в мире нет ничего, кроме движущегося мышления». Таким образом, значение центральной философской дисциплины приобретает логика — наука об идее, о мышлении, а все остальные части философии (и — шире — все прочие науки) становятся как бы прикладной логикой. Онтология и логика совпадают. Изучив логическую стихию, мы становимся способны понять истинную структуру мира. Логика приобретает вследствие этого как практическую, так и высшую, метафизическую ценность: «Поскольку логическое есть абсолютная форма истины, поскольку оно, больше того, само есть чистая истина, оно представляет собой нечто совершенно иное, чем только полезное. Но так как самое лучшее, наиболее свободное и самостоятельное есть одновременно и наиболее полезное, то можно рассматривать логику также и с этой стороны»[11].

Но что представляет из себя та абсолютная идея, порождением которой выступает весь мир? Это — идея, содержащая в себе всю идеальную сторону мира, причем мира, понятого как единство, тотальность. Кроме того, это единство уже не непосредственное, а различенное, то есть такое единство, в котором выявлены все его отдельные моменты. Идея — это систематизированная тотальность[12]. Так оказывается, что содержание абсолютной идеи — не какое-то особое определение, самостоятельная логическая конструкция, а вся система гегелевской логики, которая как раз и представляет собой систематизацию идеального. Содержание идеи совпадает с содержанием «Логики». «Содержанием абсолютной идеи является все то обширное содержание, которое развернулось перед нашими глазами. Напоследок мы узнаем, что содержание и интерес есть не что иное, как весь путь развития»[13], — пишет Гегель в конце книги. Практически идея — это только способ развертывания идеи, логический метод. «Метод... есть не внешняя форма, а душа и понятие содержания, от которого он отличается лишь постольку, поскольку моменты понятия также и в себе самих приходят в своей определенности к тому, чтобы обнаружиться как тотальность понятия»[14], то есть поскольку помимо метода важны еще и промежуточные результаты, полученные с его помощью.

Гегелевский метод состоит в последовательном порождении понятий друг другом. Очевидно, он должен иметь начало: должно существовать некое первичное понятие, категория, из которой можно было бы последовательно вывести все прочие категории и которая в то же время сама уже не была бы опосредована, определена ничем другим. Такой категорией является бытие. Ни достоверность, ни абсолютная истина и никакие другие подобные «формы» не могут выступать в качестве начала философии, поскольку они предполагают сопоставление чего-то с чем-то другим, в то время как начало должно быть едино и зависеть только от самого себя. Начало не может иметь определений, так как еще нет ничего, через что его можно было бы определить, нет никакого другого. Это полное отсутствие определений, «чистая мысль» — абсолютная абстракция, «совокупность всех реальностей», абстрагирование от всего, с потерей всяческого конкретного, особенного — это и есть то, что понимается под чистым бытием[15]. С чистого бытия, фактически с пустоты (первое же движение мысли обнаруживает, что чистое бытие есть ничто) Гегель начинает движение своего метода, в процессе которого будет последовательно порождено все богатство философской теории и, шире, цветущее многообразие всего универсума.

Гегель называет свой метод спекуляцией[16]. В повседневном употреблении это понятие связано с денежными махинациями, и та их черта, которая, по мнению Гегеля, позволяет ему назвать свой метод спекулятивным,— объективирование субъективного, переход того, что задумано, в то, что есть. Однако сразу бросается в глаза сходство по другому признаку: как при финансовой спекуляции прибыль умножается без привлечения дополнительных средств, сама из себя, так и в гегелевском методе мы, имея в начале только пустое бытие, в конце концов приобретаем весь мир. Важно заметить, что в противовес обычному отношению к спекуляции для Гегеля она — сугубо положительное, ценное, заслуживающее уважения, так как истинной может быть лишь та логика, в которой понятия свободно развиваются из самих себя.  Диалектика — это часть (точнее, момент) логики, который заключается в «снятии... конечными определениями самих себя и их переходе в свою противоположность»[17]. В этом качестве диалектика противопоставляется рассудочному мышлению, другому моменту логического, связанному с абстрагированием, полаганием конечных определений (конечных — то есть абстрактных, разрывающих целостность понятий и фиксирующих их отдельные моменты в виде самостоятельных сущностей). Диалектикой опровергается формальная — аристотелевская — логика, но результаты этого отрицания закрепляются все же спекуляцией; именно спекуляция «постигает единство определений в их противоположности, то утвердительное, которое содержится в их разрешении и переходе»[18]. Несмотря на это, гегелевский метод может быть назван и диалектическим методом, как это обычно и делается, потому что диалектика является ядром спекуляции, тем, что составляет в ней шаг вперед по сравнению с формальной логикой.

Первоисточник гегелевской диалектики — бытие — абсолютно чисто от каких-либо определений. Однако оно же в силу свой природы содержит в себе неявно все возможные определения. Выявление, раскрытие отдельных моментов бытия, а затем и тех категорий, которые будут из него получены, полагание этих моментов в качестве самостоятельных понятий составляет движущую пружину гегелевского метода: «Все движение философии как методическое... есть не что иное, как полагание того, что уже содержится в понятии»[19]. Не только любой реально существующий предмет, но и практически любое логическое понятие представляет собой тотальность, то, что может быть адекватно выражено только суммой бесконечного числа определений[20], и как таковое оно способно, раскрывая свое содержание, самоуглубляясь, породить бесконечное многообразие других понятий. Продолжая этот процесс дальше и дальше, мы, отправившись от любой точки, получим веерообразно расходящееся дерево категорий. Следует заметить, что чем более абстрактна — то есть, фактически, чем более пуста — исходная категория, тем больше «мощность» того бесконечного множества понятий, которое она породит («мощность» в смысле теории множеств). А бытие, как абстракция всех абстракций, способно выделить, разграничить в себе вообще все возможные определения.

Диалектический процесс в том виде, в котором он нами описан, носит еще достаточно хаотический характер. Однако Гегель придает ему четкую систематическую форму, определяя, что порождение понятий должно строится по принципу триады. В каждом предмете выделяются три момента: первый — непосредственное, сплошное единство рассматриваемого объекта (предмет в себе); второй —  объект как сложность, как множество, расчлененность, как рефлексия (предмет для себя); третий — воссозданное единство, в котором не теряются внутренние различия, выявленная истина (предмет в себе и для себя). Каждый из этих моментов полагается в качестве самостоятельного понятия и вновь подвергается триадическому исследованию. Система категорий, таким образом, приобретает вид троичного дерева. Нужно сказать, что понятия, которыми оперирует Гегель и которые он расставляет по узлам этого дерева, почерпнуты из повседневных представлений; философ не создает свою особую терминологию для обозначения исследуемых им объектов. Терминологические изыски кантианства и формальной логики подвергаются едким насмешкам: «Такие выражения, как трансцендентальное единство самосознания, кажутся очень трудными, как будто бы за ними скрыто нечто страшное, но дело в действительности проще»[21]. Сам Гегель пользуется только такими на первый взгляд прозрачными словами и словосочетаниями, как бытие, существование, идея, положенность, свечение видимостью, в себе и т. д., однако он придает им точный смысл, включая в контекст своей системы. «Философия делает единственно только то, что превращает представления в мысли»[22], то есть выявляет внутреннюю сущность обыденной лексики, разграничивает и конкретизирует общеупотребительные представления. Гегелевские термины так относятся к обычным словам, как третий член триады к первому: в них именно в явном виде положено то, что эти слова означают по своей истине.

Гегель не дает определений своих категорий. Это и понятно: поскольку понятия — тотальности, постольку они не могут быть описаны конечными определениями. Значение категорий определяется их местом в общей триадической системе. Здесь уместна аналогия с периодическим законом Менделеева: простое перечисление свойств химического элемента (его цвета, плотности и др.) тоже мало о чем говорит, в то время как номер в таблице позволяет однозначно идентифицировать элемент и предсказать все его свойства. Более того, попытка дать дедуцированному понятию конечное определение, разобраться, что оно из себя представляет, приводит к выявлению в нем трех других понятий, соответствующих все тем же трем сферам, и так до бесконечности. Реально философ останавливается на уровне, исчерпывающем точность языка (см. Приложение, где раскрытие Гегелем категории качества приведено полностью и на последнем его уровне заметно повторение, проистекающее из-за нехватки отдельных слов для обозначения каждой позиции — повторяются термины бытие, для-себя-бытие, количество).

Таким образом, в качестве ключевых элементов гегелевской логики могут быть выделены диалектическая самопротиворечивость понятий и триадичность, позволяющая систематически вырабатывать новые категории на основе этой противоречивости. Поскольку логика, как говорилось выше, становится онтологией, то нужно признать, что самопротиворечивость и триадичность были изначально присущи абсолютной идее, порождающей мир, и только затем отразились в остальном универсуме; причина диалектического характера окружающей действительности — в диалектизме самого ее сверхъестественного источника. Однако помимо развертывания Идеи в мир, которое позволяет говорить о тождестве онтологии с логикой, гегельянство рассматривает и обратный процесс — «свертывание» мира в идею — человеческое познание. Оно составляет третью (связанную, как мы помним, с мотивом возвращения в единое) сферу внешней триады «Логика — Природа — Дух», то есть Дух. Человечество, развиваясь, постепенно выделяет в окружающем мире те логические структуры, которые были положены в его основу его идеальным источником; следовательно, субъективное человеческое мышление будет опосредованно — через природу — подчиняться тем же законам, что и объективное Абсолютное мышление, логика. Так логика, побывав онтологией, становится теорией познания, где она есть уже не то, из чего дедуцируется мир, а то, что индуцируется из мира. Сам Гегель даже допускает возможность излагать философию в порядке, который соответствует именно познавательному, а не онтологическому (как в «Энциклопедии») процессу: «...Дух, который мы знаем как индивидуальное, деятельное, есть также середина, а природа и логическая идея суть крайние члены. Именно дух познает в природе логическую идею и возвышает, таким образом, природу до ее сущности»[23].

 В этой части гегелевская теория познания без изменений принимается марксизмом — гегельянским материализмом. Приведем несколько известных цитат из ленинских конспектов «Науки логики»:

Тут есть очень глубокое содержание, чисто материалистическое. Надо перевернуть: практическая деятельность человека миллиарды раз должна была приводить сознание человека к повторению разных логических фигур, дабы эти фигуры могли получить значение аксиом.

 Диалектика вещей создает диалектику идей, а не наоборот.

 Гегель действительно доказал, что логические формы и законы не пустая оболочка, а отражение объективного мира. Вернее, не доказал, а гениально угадал.[24]

Следует заметить, что единство марксизма и гегельянства по вопросу теории познания не так случайно, как это можно заключить по неосторожному выражению «гениально угадал»: и там, и здесь кантовская разделенность материального и идеального, субъективность, пустота общих понятий преодолевается одинаковым способом — признанием одного начала (материи или идеи) в качестве субстрата для другого. Для Гегеля нет пропасти между мышлением и реальностью, потому что реальность — одно из проявлений абсолютного мышления; для марксизма — потому что мышление есть не что иное, как форма движения материи. Гносеология преодолевается онтологией. Более того, как говорилось выше, Гегель фактически признает возможность марксистского — от природы к логике — подхода к познанию, рассматривая его в виде части своей системы (процесс возвращения идеи в себя из природы). Различие же состоит только в интерпретации результатов мышления: если в марксизме познаются объективные закономерности материального мира как такового, то у Гегеля — объективно-логические конструкции, стоящие за материальным миром.

Подводя итог вышесказанному, можно заключить, что логический метод занимает центральное место в философской системе Гегеля. Он формирует вокруг себя эту систему, производя все ее составные части — онтологию, гносеологию, этику, философию истории, историю философии и др. Метод — «душа и принцип» гегельянства. Рассмотрению одного из его важнейших аспектов— рекурсивной триадичности — будут посвящены следующие две главы настоящей работы.

2. Три сферы логического

В каждом логическом понятии, по Гегелю, могут быть выделены три момента, неразрывное единство которых, тотальность, и составляет понятие. Вот как описывает философ эту триадичность:

Первым из этих моментов является тождественная с собой всеобщность, как бы нейтральная  вначале вода, которая все заключает в себе, но в которой еще ничего не различено. Вторым моментом является обособление этого всеобщего, благодаря чему последнее получает определенное содержание. Так как это определенное содержание полагается деятельностью всеобщего, то последнее через посредство этого содержания возвращается к самому себе и смыкается с самим собой[25].

Уже было сказано, что далее каждый из трех моментов становится самостоятельным понятием; этот рекурсивный (или, можно сказать иначе, иерархический)  процесс и порождает все многообразие мира. Таким образом, все существующие вещи — только выявление этих трех моментов в разных «пропорциях», комбинациях. Попробуем последовательно рассмотреть члены гегелевской триады, определить их значение и отношение друг к другу.

Первый член, первая «сфера» (Гегель иногда называет члены триады «сферами») — непосредственное единство исходного понятия. Это соответствует как бы первому брошенному на вещь взгляду, когда она предстает неким целым, неразложимым на части, одним, а вся ее внутренняя структура, все мелкие детали не фиксируются глазом. Первая сфера, конечно, включает в себя все разнообразие и всю внутреннюю сложность понятия, но включает невыявленно. Поскольку любая множественность обязательно подразумевает противоречие (хотя бы изначальное — между единым и многим), то Гегель говорит, что данный член триады содержит противоречие в себе, подразумеваемое, но не положенное противоречие. В пределах логики (которая сама, напомним, занимает первую позицию в глобальной триаде «Логика — Природа — Дух») рассматриваемая сфера может быть названа сферой бытия. Таким образом, первый член триады, построенной на каком-либо понятии — это бытие взятого понятия.

Как найти узел троичного дерева гегелевских категорий, который бы наиболее ярко иллюстрировал смысл первого члена? Очевидно, следует все время спускаться по первой из трех ветвей. Таким образом мы доберемся до понятия, обозначенного в Приложении номером 1.1.1.1.1 — до чистого бытия. Чистое бытие — первоисточник гегелевской спекуляции, и в этом качестве оно уже было охарактеризовано выше. Поскольку первый член — абстрагирование от внутренней структуры объекта, то чистое бытие, как многократно взятый первый член, бытие бытия бытия, будет абстракцией в кубе, такой абстракцией, в которой удалена вся конкретика и осталось только голое свойство быть. Оно предельно наполнено (так как в процессе абстрагирования в него были включены все возможные определения, все реальности универсума) и в то же время предельно пусто (так как, чтобы включить все определения, оно не должно быть ничем из них — должно быть ничем, пустотой). Само по себе чистое бытие абсолютно просто, голо и бессодержательно, но из него может быть вычленено все богатейшее содержание вселенной. В чистом бытии свойства первого члена триады выявляются наиболее полно, гиперболизированно, так как раскладываемым понятием выступает весь мир. Однако и по отношению к любому объекту его первый момент окажется максимально пустым и — в то же время — скрыто содержащим в себе все свойства объекта. Эта пустота, правда, уже не будет абсолютной апофатической пустотой первоначала: чем ниже мы будем спускаться по троичному дереву от абстрактного к конкретному, тем конкретнее будут становиться даже самые абстрактные моменты понятий. Но, с другой стороны, именно определенность, наполненность смыслом первой сферы объекта является тем ограничением, которое позволяет вычленить из нее не любое (как это было с чистым бытием), а только заданное содержание.

Поскольку первая логическая сфера — сфера бытия, то отношение с собой выступает тут в виде непосредственности[26], а принцип движения понятий — в виде перехода в другое[27]. Понятия, принадлежащие к первой части гегелевской логики, не имеют никакой внутренней различенности, структуры, никакого внутреннего «устройства», они целиком непосредственны; поэтому в процессе развертывания спекулятивного метода им невозможно измениться, оставаясь самими собой. Они теряют свое бытие, исчезают — и становятся другими. В сфере бытия логическое движение сводится к изменению самого факта бытия объекта.

Известно, что Гегель считает развитие мировой философской мысли полностью соответствующим последовательности его «Логики». Так, категория бытия, согласно его схеме, вводится элеатами, становление — Гераклитом, для-себя-бытие — атомистикой Демокрита, субстанциональность разрабатывается Спинозой и т. д.[28] Введением в  «Энциклопедию» служит первая часть «Логики», где Гегель рассматривает и критикует три предшествующих философских метода Нового времени — 1)метафизику, 2)эмпиризм и кантианство, 3)учение «непосредственного знания» Якоби. Здесь, очевидно, целые методы сопоставляются с членами триады, так же как раньше отдельные учения — с конкретными философскими категориями. Первой сфере будет соответствовать метафизика. Вот что пишет Гегель о присущем ей «отношении мысли к объективности»:

Первым отношением мысли к объективности является наивный образ мышления, который, не сознавая еще противоположности мышления в себе самому себе, содержит веру, что посредством размышления познается истина и что она обнаруживает перед сознанием то, что объекты суть поистине... Все начальные ступени философии, все науки и даже повседневная деятельность и движение сознания живут в этой вере.[29]

Метафизика пользовалась «наивным», непосредственным взглядом на отношение мышления и объективного мира, не видела между ними противоположности. Она считала, что мир познаваем, и в этом, по мнению Гегеля, ее преимущество перед кантовским дуализмом. Однако метафизика пребывала «в пределах конечных определений мышления». Ее методом было приписывание изучаемому объекту конечных предикатов (определений)  и фиксация одного из таких определений в качестве истинного, полностью выражающего суть предмета. Ни используемые в качестве предикатов понятия, ни сам метод не подвергались исследованию на внутреннюю непротиворечивость. В этом смысле метафизика является «чисто рассудочным учением» и, безусловно, оказывается в пределах второй — конечной — сферы триады, как и все догегелевские философские концепции Нового времени; однако среди них она по праву может быть поставлена в соответствие первому члену триады, так как содержит представление о непосредственности отношения сознания к реальности.

Единство и непосредственность, которыми характеризуется первая сфера, мгновенно распадаются во множественность и опосредование. Невозможно долго воспринимать предмет как целостность, взгляд сразу же замечает отдельные детали и сосредотачивается на них. Множественность, выявленность противоречий — основное свойство второго члена гегелевской триадичности. В триаде логики вторым моментом выступает сущность. Нужно однако заметить, что, поскольку сама логика — первый член глобальной триады, то, рассматривая категорию сущности, мы увидим вторую сферу не в ее беспримесной чистоте, а в соединении с первой сферой. Сущность — второй момент первого момента (логики). Здесь предмет берется как соотношение с самим собой, то есть как множественность, но все же выступающая в рамках единства. Сущность — это непосредственное бытие, в процессе самоуглубления, поиска самого себя вышедшее за свои пределы и снятое, так что непосредственность теперь отбрасывается, чтобы увидеть за ней истинность, не сводимую к простому бытию — собственно увидеть то, что и понимается под сущностью. «Если... говорят: все вещи имеют сущность, то этим высказывают, что они поистине не то, чем представляются»[30]. Видимость внутри самой вещи того, «что она суть поистине», что просвечивает сквозь грубые контуры бытия, или, другими словами, свечение видимостью вещи в себе самой — вот принцип второй сферы логического. Гегель называет этот принцип рефлексией. «Мы, таким образом, имеем здесь нечто удвоенное: во-первых, некое непосредственное, некое сущее и, во-вторых, то же самое как опосредованное, или положенное. Но то же самое происходит, когда мы рефлектируем о предмете, или (как обыкновенно говорят) размышляем о нем, поскольку именно здесь предмет не признается нами в его непосредственности»[31]. Непосредственность сменяется рефлексией, и все противоречия, вся внутренняя сложность, которые оставались раньше нераскрытыми, в себе, теперь становятся положенными, выявленными, становятся для себя. Вместо свойства быть здесь царит свойство относиться. Все непременно с чем-то соотнесено, включено в структуру, и только благодаря этому существует. «В сфере бытия соотнесенность есть лишь в себе; в сущности она, напротив, положена»[32]. Движение в пределах сущности уже не переход, как в бытии, не «блуждание из одного качества в другое», а видимость в противоположном[33]; при этом понятия не исчезают, переходя в противоположные, а «остаются в их отношении». Сами с собой предметы соотносятся не как непосредственно единые, а только как тождественные себе — это уже упомянутый принцип построения сферы сущности, характеризующейся множественностью в пределах единого.

Вторая часть гегелевской «Логики», как замечает и сам Гегель, более других трудна для понимания, она содержит более запутанные и сложные понятия. Вообще определение сложности, если его понимать в значении составленности из частей (сложенности), применимо только ко второму члену триады; первый и третий, наоборот, характеризуются простотой — цельностью, единичностью. Ветвящаяся множественность второй сферы способна породить изощренные и необычайно разнообразные логические конструкции, и не зря в глобальной триаде вторым моментом выступает природа, бесконечное многообразие материального мира. Множественность, различенность и опосредствованность — основные свойства второго члена триады, в качестве частных случаев которого выступают природа и сущность. Зачастую даже сам второй член распадается на два, и триада принимает вид четверки (см. Приложение). «В сфере духа преобладает трихотомия, — пишет Гегель. — Вообще истинное деление... прежде всего должно быть трехчленным; но так как особенность обнаруживает себя как удвоенная, то деление может быть и четырехчленным»[34].

Категорию, наиболее полно отражающую свойства первого момента триады, мы нашли в самом первом разделе «Логики». Очевидно, во второй части наиболее интересные главы будут тяготеть к середине, так как именно там второе начало проведено наиболее последовательно. В указанной позиции Гегель помещает явление. Действительно, чем еще может быть распадение во множественность уже не бытия, но самой сущности, ее внешняя часть, ее периферия, как не явлением? Именно в явлении сущность достигает максимального самовыражения вовне, в мире единичностей. Явление — наиболее полно (в пределах логики) раскрытое второе начало и, следовательно, важнейшая из трех сторон сущности, поскольку последняя сама — вторая сторона логики; явление — это сущность сущности. «Видимость есть то определение, благодаря которому сущность есть не бытие, а сущность; развитая же видимость есть явление»[35]. Гегелевскую «Логику» можно уподобить роману, который повествует о судьбах стремящегося обрести самого себя понятия; тогда категория чистого бытия окажется завязкой, категория абсолютной идеи — финалом, а взаимодействие сущности и явления — кульминацией, где лихо закрученный сюжет достигает предельного драматизма. Не зря из всех диалектических пар понятий именно эта пара — сущность и явление — всегда выступает на первый план при борьбе диалектики с формально-логическими («конечными», как сказал бы Гегель) учениями: гегельянства с кантианством (вопрос о познаваемости вещей в себе), паламизма с варламизмом (проблема соотношения усии и энергии), марксизма с позитивизмом.

Второй член триады — это единственный ее член, характеризующийся свойством конечности: «Вторые же определения, которые суть некая сфера в ее различенности, представляют собой... дефиниции конечного»[36]. Если первый и третий моменты тотальности представляют ее в виде единства (соответственно простого и опосредованного), то второй момент — это тотальность как разграниченная, как сумма определений, и, следовательно, причастные второму началу категории будут нести на себе печать ограниченности, конечности. Выше уже говорилось, что все предшествующие гегельянству философские методы Нового времени относятся ко второй сфере — они рассматривают вещи в их конечности, изолированности. Гегель называет формально-логический способ мышления рассудком и противопоставляет его диалектике — точке зрения разума. Но среди рассудочных методов кантианство — это вторая сфера по преимуществу, дважды проведенное второе начало[37]. Метафизика, стремясь подвергнуть исследованию свои методы, вдруг обнаруживает, что рассудок (формальная логика) при исследовании объективного мира с неизбежностью впадает в противоречия, в антиномии. Метафизикам приходится произвольно удерживать одни из противоречащих друг другу определений вещи и отбрасывать другие, догматизировать свои постулаты. Это говорит о необходимости перехода к разуму, к диалектической логике. Однако сначала рассудок пытается спасти свой метод, проведя только один, последний догмат — об абсолютной непознаваемости мира вещей в себе — и тем самым разом избавиться от всех противоречий. Метафизика становится кантианством.

Философия Канта, таким образом, произошла путем самоуглубления метафизики, доведшего ее до отказа от того положительного, что присутствовало в ней изначально и составляло ее суть — от убеждения в познаваемости мира. Метафизика, первый, непосредственный метод рассудка, свободно развиваясь и углубляясь в себя, перешла в свое другое. Поэтому кантианство — наиболее полное выявление рассудочности, рассудок для себя, второй момент второго момента. Оно занимает среднее положение во второй подтриаде («метафизика — кантианство — учение непосредственного знания») глобальной триады логических методов («обыденное знание — формальная логика — диалектика»). Но одновременно это и ступень на пути от безотчетного познания мира к адекватному, от повседневности к разумности, хоть и пролегает этот путь через отрицание самой возможность познать мир. Так ведь происходит и в любой триаде: она есть возвращение к себе через свое иное.

Вообще при знакомстве со второй сферой может сложиться пренебрежительное отношение к ней, впечатление о ее неполноценности. Второе начало — это отрицание, распад, расчленение, дурная бесконечность. Конечно, оно необходимо в качестве пути к полному раскрытию понятия, но это не сообщает ему самому никаких положительных свойств. Мы, кажется, просто должны мириться с его наличием. Однако Гегель говорит, что вторая сфера — это... благость бога[38], который, «как бы по своей бесконечной доброте, отпускает свою видимость в непосредственность и дарит... радость существования»[39]. Без распада во множественность не было бы никакого взаимодействия, «мы умерли бы с голоду и физически и морально». В системе Гегеля нет ничего отрицательного — наоборот, все сугубо ценно, привлекательно, и может быть отвергнуто лишь ради чего-то более ценного (в которое оно и развивается, предоставленное самому себе). «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно»[40].

Третий момент — опосредованное единство — представляет собой высшую точку понятия, взятого в качестве триады, наиболее адекватное его выражение, его истину. Разграниченность, позволившая на предыдущей ступени начать процесс мышления, здесь преодолевается, и за отдельными конечными определениями мы начинаем видеть объект как целое. Но это не то неразличенное целое, которое составляло суть первого члена триады; сейчас ступень множественности уже пройдена, и внутри объекта-единства в снятом виде присутствует его структура. Идея (а в пределах логики третье начало может быть обозначено как понятие или как идея) — это систематизированная тотальность[41]. Сохраняя множественность, достигнутую во второй сфере, объект снова становится единым; все внутренние противоречия, обнаруженные «рассудком», преодолеваются по законам «разума», диалектической логики. Третья сфера — это сфера диалектики.

Если трудность в понимании логических конструкций «рассудка» определена их сложными взаимосвязями друг с другом и внутри себя, то для перехода к третьей сфере надо научиться каким-то образом так охватывать единым понятием противоречащие друг другу определения, чтобы они оказались низведены в нем на степень момента. Нужно прочувствовать тот процесс, в результате которого дискретное множество переходит в континуум, и бесконечно малые, но все же прямоугольные абстрактные площадки вдруг сливаются в площадь реальной криволинейной фигуры. Не составляет большого труда уяснить, что такое бытие и как надо понимать ничто, получающееся из бытия простым логическим отрицанием; но становление, которое есть и бытие и небытие одновременно, есть их переход друг в друга, непрерывное движение, где не за что зацепиться глазу, — сложно, непривычно, неуловимо.

Коль подсчитать... каждую секунду на земле более 10 человек умирает и еще больше рождается. «Движение» и «момент»: улови его. В каждый момент данный... Улови этот момент.[42]

Понятия третьей сферы наиболее конкретны, наиболее богаты смыслом, поскольку они включают все бесконечное многообразие определений второй сферы. Однако в собственной принадлежности третьего члена — только этот переход, этот скачок от бесконечно увеличивающейся конечности к простой, замкнутой в себе, абсолютной бесконечности. Поэтому описания понятий, причастных последнему моменту триады, скупы и в значительной мере сводятся к констатации объединяющего характера этих понятий. Гегель заканчивает «Логику» категорией абсолютной идеи, в которой третье начало выражено с максимальной силой (если ограничиваться первым томом «Энциклопедии»); вот как она описана:

Когда говорят об абсолютной идее, то можно подумать, что здесь наконец мы услышим настоящее объяснение, что здесь будет непременно дано все. Истинным содержанием идеи является, однако, не что иное, как вся система, развитие которой мы проследили. Можно также сказать, что абсолютная идея есть всеобщее... как абсолютная форма, в которую возвратились все определения, вся полнота положенного ею содержания. Абсолютную идею можно сравнить в этом отношении со стариком, высказывающим то же самое религиозное содержание, что и ребенок, но для первого оно является смыслом всей его жизни.[43]

Как писал Энгельс, абсолютная идея Гегеля «абсолютна лишь постольку, поскольку он абсолютно ничего не способен сказать о ней»[44], то есть всеохватность оборачивается в ней практически полной бессодержательностью. Это и неудивительно: она — зеркальный двойник чистого бытия, бескачественного начала гегелевской спекуляции. Абсолютная идея представляет собой совокупность всех знаний, которые были или когда бы то ни было будут получены человечеством; как таковая она недостижима и есть лишь предел последовательности сменяющих друг друга картин мира. Однако для Гегеля, объективного идеалиста, идея существует сама по себе до природы и человека и является их причиной.

Движение в первой сфере логики, сфере бытия, выступало в форме перехода в другое (оно сопровождалось потерей бытия объекта), во второй — в форме видимости в другом, рефлексии. Движение в сфере понятия — это, наконец, полноценное развитие, где новый объект диалектически одновременно и тождественен исходному, и отличен от него (поскольку все, что имеется в новом понятии, уже присутствовало «в себе» в старом). «Движение понятия мы должны рассматривать как игру: полагаемое этим движением другое на деле не есть другое»[45].

Как уже говорилось выше, из трех философских методов, относящихся к сфере формальной логики, метафизика сопоставляется у Гегеля с первым членом триады, а кантианство — со вторым. Третьим моментом в данном случае выступает учение «непосредственного знания» Ф.Г. Якоби, провозгласившее, что мышление постигает только особенное, конечное, а истина с его помощью недостижима. Истина — предмет интеллектуального созерцания, веры, она то, что дано непосредственно; любое же опосредование превращает истину в ложь. По сути, Якоби пытается пробиться сквозь рамки рассудка, пытается увидеть реальность за разграничивающими ее познавательными абстракциями. Но при этом он остается в рамках конечного (формально-логического) метода: «Только обыденный, абстрактный рассудок берет определения непосредственности и опосредования как самостоятельные, абсолютные определения и мнит, что в них он обладает устойчивостью различения; таким образом, он создает себе непреодолимые трудности, когда хочет их соединить»[46]. В этом учении рассудочное философствование фактически возвращается к своему началу, к картезианской метафизике. Путь его развития окончен, триада «метафизика — кантианство — непосредственное знание» завершена. Требуется следующий шаг — переход от рассудка к разуму, от формальной логике к диалектике, от систем XVII-XVIII вв. к философии Гегеля.

Завершая обзор трех моментов логического, приведем несколько примеров триад из гегелевской «Логики».