Научный статус психоанализа

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Научный статус психоанализа

Научный статус психоанализа

Научный статус психоанализа

А.М.Руткевич

Завершая курс лекций по введению в психоанализ, Фрейд писал: "Я думаю, что психоанализ не способен создать свое особое мировоззрение. Ему и не нужно это, он является частью науки и может примкнуть к научному мировоззрению. Но оно едва ли заслуживает столь громкого названия, потому что не все видит, слишком несовершенно, не претендует на законченность и систематичность. Научное мышление среди людей еще молодо, слишком многие из великих проблем еще не может решить. Мировоззрение, основанное на науке, кроме утверждения реального внешнего мира, имеет существенные черты отрицания, как-то: ограничение истиной, отказ от иллюзий. Кто из наших современников недоволен этим положением вещей, кто требует для своего успокоения на данный момент большего, пусть приобретает его, где найдет. Мы на него не обидимся, не сможем ему помочь, но не станем из-за него менять свой образ мысли".

  В этой лекции ("О мировоззрении") мы обнаруживаем ряд взаимосвязанных мыслей:   а) Научное мышление молодо и несовершенно, оно не открывает последних тайн мироздания, поскольку опирается на опыт, а не на умозрение. Фрейд является "агностиком" в точном смысле этого слова: он отвергает "гнозис", т.е. интуитивно-спекулятивное постижение трансцендентной реальности. "Научное мировоззрение" рождается из коллективной деятельности научного сообщества, представляет собой ту опытную картину мира, которую получили науки. Это мировоззрение не является законченной сиситемой, поскольку любая система такого рода оказывается опровергнутой следующим этапом научного поиска.

б) Научное мировоззрение поэтому ограниченно, представляет собой, скорее, отрицание, чем утверждение какой-то позитивной системы. Наука "ограничивается истиной", она отрицает иллюзии, кладет запреты. Здесь Фрейд указывает на важные черты науки Нового времени. Для непосредственных ее предшественников, типа Парацельса, ничего невозможного не было: сорванная в Валенсии роза может в одно мгновение быть перенесена в Альпы, причем это никакое не "чудо", а "естественная магия", которая не знает физических запретов. Первое, что сделала наука Галилея и Декарта, это наложение запретов, объявление многого невозможным. Отказ от иллюзий означает не только оставление мечтаний о гностическом постижении Плеромы, но и реалистическую оценку познавательных способностей человека. Наука считается с реальностью, которая могущественнее человека, а потому научное мировоззрение не подменяет своими понятиями законов, по которым работает космос.

в) Однако, в природе человека заключено стремление к чему-то большему. Он желает находиться в гармонии с внешним и внутренним миром, он хочет знать тайны Вселенной и собственной души. Более того, он требует "успокоения" от тех страхов, которые вызывают у него небытие позади него и небытие впереди. У одних великих мыслителей звездное небо над головой вызывало чувство удивления (Аристотель, Кант), у других - энтузиазм (Бруно), у третьих - страх (Паскаль). Наука не знает этих сильных чувств, она их даже опасается, поскольку они способствуют проекциям наших "самых страстных желаний" на космос. Это ведет к иллюзиям, воплощением которых всегда была религия. Правда, такого успокоения можно искать и на других путях, и в "Недовольстве культурой" Фрейд дает длинный список таких "стратегий" - от наркотиков до совета Вольтера "вскапывать свой сад". За исключением науки (отчасти искусства) все они признаются неудовлетворительными. Религия является наихудшей не в силу одной лишь иллюзорности, но потому, что она претендует на уникальность и общеобязательность. В религии Фрейд видит неизжитый остаток нашего детства, проекцию инфантильных желаний на внешний мир. Взрослый человек живет по "принципу реальности", а это значит, что он живет без надежды. Наука соответствует взрослому состоянию человечества - в некоторых работах он буквально воспроизводит известную схему истории О.Конта, с тем отличием, что для Фрейда "детство человечества" по биогенетическому закону воспроизводится в детстве каждого индивида. "Позитивная" стадия развития человеческого знания связана с системой научного знания, изгоняющего и детские чаяния, и религиозно-мифологическое мировоззрение.

г) Фрейд неоднократно критически отзывался о философии, которая занимается "фабрикацией миросозерцаний". Философия претендует на окончательную истину, но она держится иллюзии, будто мы можем получить связную картину мира путем спекуляции. Методически, она заблуждается, переоценивая познавательное значение логических операций, признавая интуицию в качестве источника знания. Еще хуже те направления философии, которые характеризуются Фрейдом как "анархизм" и нигилизм". Отрицание научной истины в релятивистских школах философии вдет к саоубийству разума. Более того, конечной целью этих школ является восстановлние в своих правах донаучной мифологии: "Устранение науки освобожает место дя распространения какого-ибудь мистицизма или же вновь прежнего религозного мировозрения". Помимо личных конфиктов, главной причиной болезнного разрыва с Юнгом был идйные расхождения: Фрейд говорил о "черной грязной яме оккультизма" и подчеркивал, что с эзотеризмом психоанализ не имеет ничего общего (психоаналитики являются "неисправимыми механицистами и материалистами"). Тот же Юнг не случайно обосновывал свой отход от Фрейда скептическими тезисами (Кант и Шопенгауэр прочитывались Юнгом в духе скептицизма). Иными словами, Фрейд видел в теоретико-познавательном "анархизме" угрозу для научного мировоззрения, причем не столько в самих нигилистических теориях релятивистов (они самоубийственны), сколько в том, что такой "анархизм" ведет к восстановлению религиозного мировоззрения. (Если бы ему довелось читать труды такого "анархиста", как Фейерабенд или писания нынешних "постмодернистов", то Фрейда, скорее всего, возмутило бы то, что он является одним из "классиков" для сегодняшнего "постмодерна").

д) Релятивизм для Фрейда несостоятелен потому, что наука накопила определенную совокупность истин, которые не отмняет никакой скепсис: "в более старых и более зрелых науках уже существует фундамент, который только модифицируется и расширяется, но не упразднется". Фрейд придерживался кумулятивистского понимания истории науки, которая на "медленном, нащупывающем, трудном" пути по кирпичику строит здание научной картины мира.

е) Поэтому психоанализ для Фрейда не имеет какого-либо своего мировоззрения. Психоанализ является частью науки, а потому он "может примкнуть к научному мировоззрению". Свои открытия Фрейд сравнивал не с философскими учениями, но с открытиями Коперника и Дарвина. "Как спецальная наука, как отрасль психологии - глубинной психологии, или психологии бессознательного - он совершенно не способен выработать собственное мировоззрение, он должен заимствовать его из науки".

Таким образом, Фрейд считал психоанализ частью науки, и если придерживался какой-либо философской традиции, то это была традиция материализма и натурализма. Его похвальное слово цивилизации в "Недовольстве культурой" чуть ли не дословно воспроизводит поэму Лукреция, аргументы против религии в "Будущем одной иллюзии" почти полностью совпадают с "Сущностью религии" Фейербаха (ссылок на него нет, но известно, что в молодости Фрейд прочитал все полное собрание сочинений Фейербаха и в письмах той поры очень высоко его оценивал). Любопытно, что в тех же лекциях он упрекает марксизм за недостаточную "материалистичность", поскольку марксизм является "отголоском... темной гегелевской философии".

Однако, хорошо известно то, что психоанализ вполне совместим с совсем иными философскими системами: гностическое богословие Юнга или Daseinsanalyse Бинсвангера или Босса в психотерапевтической практике мало чем отличаются от ортодоксального фрейдизма. Собственно говоря, любые научные концепции могут осмысляться в терминах как натурализма, так и спиритуализма, а потому ни одна конкретная научная дисциплина не является доказательством истинности или ложности того или иного философского воззрения. Вопрос о научном статусе психоанализа лежит "по ту сторону" философских предпочтений Фрейда или кого-либо из "раскольников" или "сектантов".

Фрейд был очень хорошо знаком с естествознанием прошлого века, он начинал как исследователь в физиологической лаборатории Э.Брюкке и до создания психоанализа уже пользовался известностью как нейрофизиолог. Создавая психоанализ, он отказался от сведения психических процессов к физиологическим, но предлагаемые Фрейдом модели психики несут на себе следы жесткого детерминизма и механицизма: "первичные процессы" причинно обусловливают "вторичные", второй закон термидинамики становится чуть ли не психологическим законом при обосновании "инстинкта смерти" в "По ту сторону удовольствия". К.Бюлер хорошо определил стиль мышления Фрейда - Stoffdenker. Наблюдаемые явления и процессы понимаются Фрейдом как субстанции, превращаются в "количества энергии", которая "нагружает" любое психическое явление. О другой особенности мышления Фрейда писали многие его критики. От конкретных наблюдений он переходил к смелым обобщениям, но полученные по индукции и на основании сравнительно небольшого числа наблюдений гипотезы превращались в догматы, к которым он приспосабливал дальнейшие наблюдения. На это обратил внимание еще К.Ясперс в своей "Общей психопатологии": высоко оценивая отдельные частные гипотезы Фрейда и собранный эмпирический материал, Ясперс указывал на фантастичность многих обобщений. Известно, что в дальнейшем Ясперс сравнивал психоанализ с марксизмом и расовой биологией, причем его аргументы против психоанализа по существу [1]не отличаются от известных критических высказываний философа совсем иной ориентации, К.Поппера.

Ограниченность неопозитивистских критериев демаркации научного и ненаучного (будь то верификация или фальсификация) не означает того, что эти критерии вообще лишены содержания. Факт и его интерпретация настолько слиты в психоанализе, что проверка высказываемых психоаналитиками общетеоретических высказываний независимыми от них опытными данными является невозможной. Применяя практически те же самые методы, ортодоксальные фрейдисты, сторонники Юнга, Адлера или Хорни приходят к совершенно различной картине психических процессов: предзаданная теорией картина внутреннего "пространства" обнаруживается пациентами в своего рода инсайте, приносящем освобождение от невротических симптомов. Но один открывает в инсайте, что у него "Эдипов комплекс", а другой обнаруживает у себя какой-нибудь архетип коллективного бессознательного типа "Анимы". Конечно, для психотерапевта главным является выздоровление пациента, но психотерапевтические методы практиковали и шаманы, и жрецы разных религий, и месмеристы, да и нынешние "целители" могут придерживаться совсем иных, чем психоанализ, воззрений. В инсайте в качестве истины люди на протяжении истории принимали самые различные и зачастую противоположные друг другу учения. Многие психоаналитики указывают на то, что психоаналитическая интерпретация дает связный рассказ того, что ранее было бессвязным и угрожающе хаотичным для пациента. Он принимает этот рассказ как истинную картину его прошлого и настоящего. Но помимо того, что эти картины оказываются различными у психоаналитиков разных "церквей" и "сект", когерентность не является самодостаточным критерием истинности. Связную картину давала и система Птоломея, и алхимия; астрология или хиромантия также дают связный рассказ о прошлом, настоящем и даже будущем своих "пациентов".

Другой аргумент Поппера получил самую широкую известность. Речь идет об известном высказывании Фрейда, полагавшего, что психоанализ вызывает возражения в силу бессознательного сопротивления ему со стороны тех, кто не желает признавать у себя наличия открытых психоанализом комплексов. Конечно, среди критиков психоанализа были лица такого рода, вроде тайного советника медицины Вейгандта, оборвавшего дискуссию о психоанализе словами: "Психоанализ относится к ведомству не науки, но полиции". Тем не менее, и сам Фрейд, и его последователи слишком часто прибегали к типичной аргументации ad hominem: противники психоанализа критикуют его из-за своих "комплексов", высказываться о психоанализе могут лишь те, кто его прошел. Часто критики психоанализа оцениваются его адептами как невротики или психотики, а иногда прямо обвиняются в антисемитизме. В качестве примера можно привести волну публикаций германских психоаналитиков в ответ на появление книги Д.Циммера (редактора либерального еженедельника "Die Zeit", поклонника Поппера и Набокова). Собранные Циммером во втором издании отклики психоаналитиков дают превосходную картину доныне господствующей среди аналитиков тенденции сведения критики к психологическим проблемам у оппонентов. В этом отношении они напоминают сторонников тоталитарных идеологий или религиозных сект: "вечные истины" марксизма отрицают "платные агенты буржуазии", критик какого-нибудь "Белого братства" одержим дъяволом и т.д.

  Сравнения фрейдистской ассоциации с церквью, а разлчных соперничающих групп сектами вполне допустимы, поскольку отлучения и проклятия практиковались в психоанализе вплоть до самого последнего времени, а биографии Фрейда больше напоминают агиографии. Конечно, в психоанализе нет инквизиционных трибуналов для "еретиков" или "идеологических отделов" для "диссидентов", но отлученный от "движения" аналитик может быстро потерять своих клиентов, а то и право на психотерапевтичесю практику. Так что усвоенные по ходу Lehranalyse верования подкрепляются средствами социального контроля и возможными санкциями а инакомыслие. Не было случайнстью и то, что Фрейд создал "тайный комитет", призванный следить за "чистотой веры" в рядах психоаналитиков.

  Исключая идеологизированную науку в СССР ("лысенковщина" и т.п.), ни одно научное сообщество не сравнится с психоанализом по своему догматизму и закрытости для критики. Разумеется, не следует идеализировать научное сообщество, в котором есть конкуренция не только идей, но и людей, наделенных всеми человеческими (иногда "слишком человеческими") недостатками. Вряд ли научное сообщество может служить и образцом "открытого общества", как то получается у Поппера. Тем не менее, когда речь идет о психоанализе, мы сталкиваемся с сообществом, которое по-прежнему закрыто для диалога с представителямии других наук; основные теории принимаются как символ веры, а это не вполне отвечает тому, что Фрейд называл "единым научным мировоззрением".

Сама по себе организация психоаналитического сообщества как, скорее, церкви или политического движения, чем научной корпорации, еще ничего не говорит относительно содержания психоаналитической теории. Вполне представимо сообщество, тоталитарными методами навязывающее какую-нибудь истинную научную теорию и преследующее "еретиков", которые придерживаются ложных концепций. Но даже в таком (гипотетическом) случае крайне маловероятным будет развитие данной теории, поскольку принятые в качестве догматов положения редко пересматриваются. Трагикомичность нынешнего положения психоанализа заключается в том, что его сторонники, получившие современное медицинское или психологическое образование, прекрасно знают, что развитие естествознания опровергло целый ряд фундаментальных положений Фрейда, но отказ от этих положений потребовал бы пересмотра практически всех разделов психоаналитической теории. В качестве примера можно привести ламаркистские тезисы Фрейда, без которых он считал невозможным психоанализ, поскольку тогда рушатся все его аналогии между неврозами, детскими влечениями и социальными явлениями. (Все они предполагают крайне широкую трактовку биогенетического закона, а аналогии между филогенезом и онтогенезом предполагают у Фрейда, что психический опыт индивида оставляет следы в памяти рода).

Другим примером может служить теория памяти Фрейда, полагавшего, что память индивида сохраняет все с ним происходившее с самого раннего детства, тогда как забывание является результатом вытеснения. Современные теории памяти это недвусмысленно отрицают. Зарождение так называемой "автобиографической памяти" относится примерно к 3-4 годам, когда ребенок овладевает языком и способностью вспоминать прошлое, обсуждая его с другими. О более раннем периоде у нас сохраняются лишь отдельные эпизоды, и связано это не с вытеснением, а с отсутствием памяти о тех "бурных влечениях", которые Фрейд приписывает раннему детству. Даже если бы у нас были страстное влечение к матери и ревность к отцу, то мы ничего о них не помним не из-за вытеснения, а по причине отсутствия автобиографической памяти. То, что "вспоминается" на сеансах психоанализа, оказывается не памятью, а проекцией более позднего опыта на ранее детство (а то и результатом внушения со стороны психоаналитика). Но если теория памяти Фрейда не верна, то утрачивается вообще какая бы то ни было возможность говорить об оральной или анальной стадиях развития либидо. Ни физиология, ни прямые наблюдения над детьми не дают нам свидетельств перехода либидо от одной эрогенной зоны к другой (за исключением того, что все сосут палец и подолгу сидят на горшке). Если младенческая амнезия поставлена под сомнение, то возникает множество вопросов по поводу толкования сновидений, классификации неврозов и психозов (они связаны с инфантильными фиксациями либидо), не говоря уж о спекуляциях по поводу "орально-каннибалистической" ступени в истории человеческого рода. Безусловно, открытием Фрейда было то, что часто забывание (как и прочие Fehlleistungen) связано с вытеснением. Но такое ограничение психоанализа отдельными случаями забывания подобной природы (тогда как остальное забывается по иным причинам) ведет к утрате важнейших положений Фрейда. Более того, воспоминания пациентов о раннем детстве в таком случае относимы к ложной памяти: мы ярко помним о детских годах то, что было нам рассказано, хотя часто этих событий вообще не было. Пример такой памяти приводит Пиаже: потерявшая коляску с ребенком бонна выдумала рассказ о похищении ребенка, и сам Пиаже сохранял об этом похищении ярчайшие воспоминания, пока, встретившись с постаревшей нянькой в зрелом возрасте, он не узнал, что никакого похищения не было. Воспоминания пациентов психоаналитиков о влечениях раннего детства можно отнести именно к категории ложной памяти. Разумеется, это ничуть не мешает аналитикам добиваться улучшения состояния своих пациентов, вспоминающих кто об Эдиповом комплексе, кто о еще более ранних периодах, вплоть до родовой травмы. Включение псевдо-воспоминания в автобиографическую память может вызвать сильнейшие эмоции, трансформацию основных установок, и вслед за болезненной регрессией в это воображаеммое детство может последовать исчезновение невротических симптомов и трудностей в адаптации к внешним условиям. Нечто сходное происходит с "пациентом" шамана, коему тот "возвращает" украденную душу, или "клиентом" экзорциста, изгоняющего вселившегося беса. Известно, что не только Христос и апостолы возвращали зрение. Светоний описывает, как не слишком благочестивый император Веспасиан (прославившийся своим "деньги не пахнут") послюнил палец, провел по глазаи слепца - и тот узрел. В Александрии, где это происходило, продолжали верить в божественность фараонов и императоров. Современные исследования показывают, что магические исцеления прикосновеием королевской руки были широко распространены в Европе в сравнительно недавнее время. В Англии она имела широчайшее распространение еще в 17 веке[i] (а в рудиментарных формах просуществовала вплоть до середины 19 в.). Но от того, что пациенты верят лечащему врачу и принимают предлагаемую им картину их прошлой жизни, еще никак не следует, что воспоминаемое действительно было, а упорядоченный рассказ пациента о собственных детских переживаниях имеет малейшее отношение к самим этим переживаниям.

Фрейд считал психоанализ частью "единого научного мировоззрения", но он все дальше расходится именно с естественными науками. В этих условиях возможны три стратегии сохранения психоанализа в ряду научных дисциплин. Первая из них сводится к тому, что психоаналитики негласно перестают повторять наиболее спорные тезисы Фрейда, не вынося сора из избы, кое-что меняют в метапсихологии, но оставляют в неприкосновенности все остальное здание теории. Эта позиция господствует в рамках фрейдистской ассоциации, где, при подчеркнутом почитании Фрейда, были пересмотрены многие его положения. наилучший пример такой стратегии дает эго-психология. Такие теоретики, как Г.Гартман и Д.Рапопорт приложили немалые усилия для того, чтобы приспособить психоанализ к академической психологии и психиатрии. Гартман обосновывал принадлежность психоанализа к номологическим дисциплинам (Erlaerungswissenschaft und Beobachtungswissenschaft), он даже называл психоанализ "естественной наукой о душевном" (Naturwissenschaft vom Seelischem), предметом которой является поведение (Gegenstand der Psychoanalyse ist das Verhalten). Если Фрейд понимал "научность", скорее, интуитивно, чем строго-методологически, то "эго-психологи" попытались применить процедуры и критерии логического позитивизма, обосновывая статус психоанализа как номологической науки, открывающей закономерности человеческого поведения. Подобно всем ученым, психоаналитик высказывает гипотезы, проверяемые в опыте наблюдения. Психоаналитик способен предсказывать будущее поведение пациента и протекание лечения, имеющего строго установленные стадии. Поэтому психоанализ развивается ко все более точному знанию и он совместим с экспериментальной психологией. Уменьшив значимость влечений "Оно", подчеркивая самостоятельность "Я" как инстанции, которую можно "усилить" в процессе психоанализа, "эго-психологи", конечно, не отказались от доктринальных тезисов Фрейда, но в значительной мере их релятивизировали. Обо всех влечениях мы знаем по их репрезентациям в психике; влечения сами по себе вообще не входят в сознание. Поэтому конфликты имеются между различными представлениями "Я", а не гипотетическими влечениями. Эти представления вполне можно толковать как феномены или факты сознания, бессознательное не является какой-то локализуемой "внизу" сущностью, а отношение сознания и бессознательного можно понимать функционально, а не субстанциалистски, как то было у Фрейда.

Тем не менее, такая подгонка психоанализа к нормам научности логического позитивизма оказывается несостоятельной уже потому, что психоаналитик вообще не "наблюдает" поведения своего пациента. Он лежит на кушетке и проговаривает свои ассоциации, рассказывает сновидения, психоаналитик не видит даже выражения его лица. Высказывания пациента о своем прошлом аналитик не может проверить на истинность или ложность, относятся ли они к его детству или к нынешним отношениям с другими людьми. Этого он не может сделать и в силу принципиальной невозможности проверки большей части утверждений, и в силу врачебной этики. Более или менее прогнозируемыми являются только реакции пациента на позицию аналитика ("перенос" и "контр-перенос"). К тому же наблюдения психоаналитика не являются интерсубъективными: вместе со сменой аналитика (даже принадлежащего к той же церкви) может радикально поменяться диагноз, толклвание симптомов и сновидений пациента. Представим себе номологическую дисциплину, в которой при смене наблюдателя меняются не только гипотезы или интерпретации наблюдений, но и сами наблюдения, а наблюдаемым "поведением" называется поток высказываний "объекта", ни одно из которых в принципе невозможно проверить.

При этом мы понимаем, что аналитик по ходу такой длящейся годами "беседы" очень многое узнает о пациенте. Но какого рода знание он получает? Длящийся уже несколько десятилетий спор между сторонниками "объяснения" и "понимания" в науках о человеке обусловливает две более радикальные стратегии реформирования психоанализа, нежели та, что господствует среди большинства членов психоаналитической ассоциации.

Самый радикальный пересмотр психоаналитической теории был предложен Грюнбаумом, который в результате дотошного методологического исследования пришел к выводу, что метапсихологию Фрейда уже ничто не спасет. Научный статус в психоанализе имеют некоторые частные гипотезы, организующие клинический опыт психотерапевтов. Он мало чем отличается от врачей других специальностей, поскольку врач, в отличие от работающего в лаборатории ученого, всегда имеет дело с конкретными проявлениями общих закономерностей. Опытный врач обладает тем, что часто называется "интуицией", но что является на деле способностью по отдельным симптомам устанавливать их причины. В отличие от врача, имеющего дело с соматическими заболеваниями, психотерапевт никогда не может обратиться в лабораторию за каким-то биохимическим анализом, подтверждающим гипотезу о больных печени или желудке. Но в часто повторяющихся симптомах имеются определенные закономерности, и те же свободные ассоциации ведут к неким "болевым точкам", конфликтам, являющимся причинами страданий. Окончательного подтверждения диагноз аналитика никогда не получает, но он прибегает ко вполне рациональным процедурам объяснения, а используемые им категории организуют и направляют лечение. Кроме того, некоторые частные гипотезы психоанализа получили подтверждение во внеклинических наблюдениях и экспериментах. Вывод Грюнбаума не утешителен для психоанализа: нужно отбросить практически всю метапсихологию, сохранив лишь то, что получило подкрепление с помощью внеклинических наблюдений или соответствует общим для всей медицины критериям научности. Все остальное - устаревшие сказки для полуобразованных выпускников колледжей, считающих, что у них "есть" бессознательное только потому, что об этом написано в популярной книжке или статье какого-нибудь шарлатана, получившего от других невежд и обманщиков Ph.D. , но не имеющего представления о современной науке.

Сходной позиции придерживаются многие другие критики психоанализа, которые не отрицают эвристической ценности наблюдений Фрейда, хвалят психоанализ за накопление многочисленных данных о поведении и мышлении невротиков, но с порога отметают все претензии психоанализа на установление законов психики. Ни Ясперс, ни Поппер не отрицали плодотворности эмпирических наблюдений Фрейда, не отвергают их (вопреки аргументам ad hominem со стороны психоаналитиков) и такие авторы популярных "разоблачений" фрейдизма, как упоминавшийся выше Д.Циммер или Э.Геллнер[ii]. Но все эти ценные наблюдения требуют совсем другой теории, свободной от мифологических сущностей и вольного смешения натуралистических и менталистских понятий. Психоаналитическая терапия может оставаться той же самой, но теоретическое обоснование со временем неизбежно обретет черты нормальной номологической дисциплины.

Подобная перспектива вряд ли устраивает большинство психоаналитиков, а наиболее проницательные из них прямо пишут, что каждой существующей терапии соответствует своя теоретическая база. Бихевиористская терапия имеет в качестве фундамента бихевиористскую же теорию. Если психоаналитики примут в качестве истиинной теории, скажем, какой-нибудь вариант когнитивной психологии или бихевиоризма, то им придется пересмотреть и свою практику. А это будет концом психоанализа, что несет за собою и ряд материальных последствий для практикующих его врачей. В условиях, когда на рынке "пси-культуры" конкурирует до 200 различных терапевтических школ, никто не станет предаваться самоубийственному пересмотру тех самых популярных сторон учения, которые продолжают привлекать клиентов.

Быть может, именно поэтому столь широкое распространение получила в последние годы герменевтическая трактовка психоанализа, как варианта "понимающей" психологии. Эта стратегия выживания является наиболее тонкой уже потому, что все естественнонаучные опровержения психоанализа отпадают вместе с принятием его в качестве герменевтической науки. Одни психоаналитики следуют здесь за Дильтеем[iii] , другие обращаются к феноменологии Гуссерля и онтологии Хайдеггера. Наибольшую известность в последние три десятилетия получил тот вариант герменевтической трактовки психоанализа, который был развит такими философами, как Ю.Хабермас, К.-О.Апель, Г.Радницки и такими психоаналитиками, как А.Лоренцер. Все они в большей или мньшей мере являются наследниками "Франкфурсткой школы" и хотя бы отчасти соединяли марксистскую "критику идеологии" с психоаналитическим видением индивидуальной психологии. Поэтому психоанализ сделался наукой особого рода - "эмансипативной наукой". Фрейда укоряют за "сциентистское самонепонимание", поскольку метапсихология представляет собой "метагерменевтику", а все понятия и психические инстанции Фрейда оказываются терминами "естественного языка", служащими для восстановления коммуникации, но никак не утверждениями гипотетико-дедуктивной теории. Целью психоаналитика является восстановление нарушенной коммуникации пациента с самим собой и с другими людьми, а психоаналитическая теория имеет своим объектом не приодный процесс, а интеракцию врача и пациента. Если в жизненном мире имеются каузальные связи, то это, словами Гегеля, "каузальность судьбы", а не природы: даже самые элементарные мотивы представляют собой смысловые структуры, а не чисто природные влечения.

Я не стану здесь рассматривать полемику между сторонниками "эмансипативной науки", с одной стороны, и такими оппонентами, как Альберт или Гадамер, с другой (равно как и споры между самими представителями герменевтической версии психоанализа - теория "сценического нимания" Лоренцера во многом отличается от герменевтики в "Познании и интересе" Хабермаса). "Глубинная герменевтика" предполгает четкое разделение наук на "объясняющие" и "понимающие", причем первые полчают узко-инструменталистскую трактовку, а вторые следуют особому "познавательному интересу" - восстановления коммуникации и "эмансипации".

Хотя у меня есть самые серьезные сомнения в том, что гуманитарные науки не пользуются гипотетико-дедуктивными моделями, а психоанализ является образцом "эмансипативной" науки (почему таковой не будет любая мировоззренческая система, Erloesung- oder Heilswissen в терминах М.Шелера?), вполне можно согласиться с тем, что областью психоаналитической теории и практики является коммуникация между аналитиком и анализируемым. В таком общении происходит трансформация сознания, основных стнов и ориентаций пациента, изменяется его миросозерцание. Этот процесс обладает своими особенностями, которые эмпирически учитывали все предшественники психоанализа, будь то адепты дзен-буддизма или экзорцисты. Но и в этом случае от фрейдовской метапсихологии почти ничего не остается. Если последовательно проводить эту программу, то требуется очистить психоанализ от всех энергетических моделей, выбросить за борт и стадии развития либидо, и "судьбы влечений". Но тогда от учения Фрейда вообще мало что остается. Осуществленная тем же Лоренцером (формально остававшимся членом фрейдистской асоциации) ревизия метапсихологии идет много дальше, чем даже неофрейдизм Фромма или Салливана, в дебиологизации и десексуализации психоанализа (а об агрессивном влечении он вообще не упоминает). Но для подкрепления своей герменевтической теории тот же Лоренцер обращается к гипотетико-дедуктивным моделям в теории "первичной социализации" - оказывается, что практика "понимающей" психологии все равно зависит от объяснения, причем от явно чуждых психоанализу построений современного интеракционизма в социальной психологии.

Таким образом обе стратегии приспособления психоанализа - к естественным или к социальным наукам - приводят к разрушению всего воздвигнутого Фрейдом строения. Поэтому большинство аналитиков избирает "страусову политику" и просто игнорируют все то, что пишут нейрофизиологи, этнографы или социологи. Но тем самым они неизбежно заняют себя в своего рода "гетто" даже в рамках медицинской корпорации, не говоря уж о более широком научном сообществе.

Но то, что психоанализ не является ни естественной, ни социальной наукой, еще не означает, что он лишен всякого содержания и может быть просто отброшен как некая мифология. Психоанализ напоминает те древние учения, которые соединяли философскую спекуляцию с той или иной практикой психической саморегуляции. От того, что йога или дзен-буддизм по своему идейному содержанию очень далеки от бихевиоризма, они ничуть не утрачивают своей привлекательности, причем не только для индийцев или японцев. Йог обнаруживает у себя в практике медитации связанные друг с другом чакры, психоаналитик в Lehranalyse или его пациент во время лечения находит у себя стадии развития либидо. В ином опыте , чем этот опыт общения аналитика и анализируемого, ничего подобного не явлено. Опыт не сводится ни к эксперименту, ни к технически контролируемому интерсубъективному опыту науки. В психологии область квантифицируемого и строго-научно объяснимого вообще крайне незначительна. Пусть психоанализ дает лишь видимость объяснения происходящих в нашей душе процессов, но если б он не был эфффективной формой психотерапии (хотя бы при лечении некоторых неврозов), то его бы уже давно не существовало. Он представляет собой Erloesungswissen человека современной технической цивилизации, который с немалым трудом приспосабливается к жизни в мегаполисах. Древние верования и ритуалы либо ушли, либо существуют на задворках современного общества. Вероятно, сохраняющаяся популярность психоанализа связана с тем, что он представляет собой своего рода мифологию, но эта мифология по необходимости приобретает наукообразную форму у получившего образование в колледже или университете представителя среднего класса. Конечно, любой историк религии или богослов может заметить, что это довольно убогая система Heilswissen, лишенная великих символов и всякой поэзии. Но она вполне устраивает человека большого города, а относительно поэзии один из лучших поэтов Германии спрашивал так: ... und wozu Dichter in duerftiger Zeit?

[i] "Charles II is known to have ministered to over 90 000 persons in twenty years, 1660-64 and 1667-83. The peak was reached between May 1682 and April 1683, when 8 577 entrues appear in King's Register of Healing...One contemoporary declared that Charles II had touched "near half of the nation"" K.Thomas: Religion and the Decline of Magic. Studues in popular beliefs in the 16-17-th century England, Penguin, Harmondsworth, 1971, p.228.

[ii] См. D.Zimmer. Tiefenschwindel. Die endlose und die beendlose Psychoanalyse, Reinbeck bei Hamburg, 1986; E.Gellner: The Psychoanalytical Movement or the Cunning of Reason, L., 1985. Обе книги отличает завидное чувство юмора и можно только пожалеть о том, что они не переведены на русский язык. За веселыми шутками иной раз скрываются очень серьезные аргументы. Скажем, Э.Геллнер пишет, что будь психоанализ таким эффективым, как его рекламируют, то "японцы уже давно бы его приспособили и заполонили бы мировой рынок самыми дешевыми, быстрыми и эффективными аналитиками" (p.205) Но не является секретом то, что психоанализ не получил какого бы то ни было распространения в странах, где высшие слои общества давно "вестернизировались" и охоо перенимают все европейское или американское. Еще Фрейд обращал внимание на то, что психоанализ "не работает" применительно к крестьянам и весьма сложен в случае городских рабочих, которым никак не удается вербализировать свои конфликты на языке "Эдипова комплекса". О какой универсальности психоанализа можно говорить, если его потенциальными пациентами может быть лишь крайне незначительное число жителей нашей планеты? Это было бы допустимо лишь в том случае, если принять буржуа Вены начала века или нынешнего представителя middle class за вершину эволюции человеческого рода, к которой неизбежно движется все человечество. Но до этого еще не доходили даже самые истовые пропагандисты "конца истории" или "глобализации". Homo psychanalyticus был и, видимо, останется достаточно редким подвидом homo sapiens.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru