Наука как процесс познания

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Наука как процесс познания

Наука как процесс познания

Наука как процесс познания

Содержание

    Введение………………………………………………………3

1.   Особенности научного познания………………………..…..4

2.   Структура научного познания…………………………..…..7

3.   Критерии и нормы научности……………………...………17

4.   Границы научного метода………………………….………21

  Введение.

Главнoe назначение научной деятельности — получение знаний о реальности. Человечество накапливает их уже давно. Однако большая часть современного знания получена всего лишь за два последних столетия. Такая неравномерность обусловлена тем” что именно в этот период в науке были раскрыты ее многочисленные возможности. В историческом масштабе наука — сравнительно молодое социальное образование. Ей не более 2,5 тыс. лет. И хотя вопрос о точной дате рождения науки, как было уже отмечено, является дискуссионным, все же достаточно определенную границу между наукой и "преднаукой" провести можно. А позволяют это сделать многие явно выраженные особенности научного знания. Которые и дают историческое "свидетельство о рождении" науки.

1. Особенности научного знания

Европейской родиной науки считается Древняя Греция. В родоначальниках науки греки оказались вовсе не потому, что больше других накопили фактических знаний или технических решений (последние они в основном заимствовали у своих географических соседей). "Учеными" в современном значении этого слова они стали благодаря своему пристальному интересу к процессу мышления, его логике и содержанию. Древнегреческие мудрецы не просто собирали и накапливали факты, суждения, откровения или высказывали новые предположения, они начали их доказывать, аргументировать, т.е.

логически выводить одно знание из другого, тем самым придавая им систематичность, упорядоченность и согласованность. Причем была выработана не только привычка к доказательству, но проанализирован и сам процесс доказывания, создана теория доказательств — логика Аристотеля. Иными словами, был определен метод наведения порядка в хаотичном прежде мире разнообразных опытных знаний, рецептов, решений и т.д. Это был настоящий методологический прорыв. Второй такой же был осуществлен лишь в Новое время, в XVII в., когда была осознана важность экспериментально-математических методов. На их основе и возникло классическое естествознание. Созданная античными мыслителями логика (учение о законах и формах правильного мышления) относилась уже не к познаваемому миру непосредственно, а к мышлению о нем! То есть объектом анализа стали не вещи или стихии, а их мыслительные аналоги — абстракции, понятия, суждения, числа, законы и т. п. Оказалось, что эта идеальная реальность упорядочена, логична и закономерна ничуть не меньше, чем материальный мир. А мыслительные операции с идеальными объектами были куда более плодотворными и значимыми, даже и в практическом отношении, чем те же манипуляции с их материальными прототипами. Знание как бы приподнялось над материальным миром, сформировало свою собственную, относительно самостоятельную сферу бытия — сферу теории. Античная наука дала и первый, непревзойденный и ныне образец, канон построения законченной системы теоретического знания — геометрию Евклида. Смысл канона — в выведении из небольшого количества исходных утверждений (аксиом и постулатов) всего многообразия геометрического знания. Исходные утверждения принимаются без доказательства, потому что они очевидны. А раз все признают исходные основания, то и логически выведенное из них знание (теория в целом) тоже воспринимается как общезначимое и общеобязательное. Это уже мир подлинного знания, а не просто "мнений". Он обладает такой же неотвратимостью и непререкаемостью, как и ежедневный восход Солнца1.

Конечно, теперь мы знаем, что и очевидные основания геометрии Евклида можно оспаривать, но в пределах истинности этих оснований она по-прежнему несокрушима.

Благодаря этим новациям античная культура за очень короткий исторический срок создала замечательные математические теории (Евклид), космологические модели (Аристарх Самосский), сформулировала идеи целого ряда будущих наук — физики, биологии и т. д. Но самое важное — был апробирован первый образец подлинно научного знания, интуитивно поняты основные особенности, резко отличающие его от донаучного и вненаучного знания. Перечислим их.

• Научное знание характеризуется систематичностью, а также логической выводимостью одних знаний из других.

• Объектами научного (теоретического) познания выступают не сами предметы и явления реального мира, а их своеобразные аналоги — идеализированные объекты.

• Важным признаком научного познания является осознанный контроль над процедурой получения нового знания, фиксация и предъявление строгих требований к методам познания.

• Научное описание исследуемых объектов требует строгости и однозначности языка, четко фиксирующего смысл и значение понятий.

• Научное знание претендует на общеобязательность и объективность открываемых истин, т.е. на их независимость от познающего субъекта.

• Наука изучает только те явления, которые повторяются, и потому ее главная задача — искать законы их существования.

2. Структура научного познания

За 2,5 тыс. лет своего существования наука превратилась в сложное, системно организованное образование с четко просматриваемой структурой. Основными элементами научного знания являются:

• твердо установленные факты;

• закономерности, обобщающие группы фактов;

•теории, как правило, представляющие собой знания системы закономерностей, в совокупности описывающих некий фрагмент реальности;

• научные картины мира, рисующие обобщенные образы реальности, в которых сведены в некое системное единство все теории, допускающие взаимное согласование.

Главная опора, фундамент науки — это, конечно, установленные факты. Если они установлены правильно (подтверждены многочисленными свидетельствами наблюдения, экспериментов, проверок и т.д.), то считаются бесспорными и обязательными. Это — эмпирический, т. е. опытный базис науки. Количество накопленных наукой фактов непрерывно возрастает. Естественно, они подвергаются первичному эмпирическому обобщению, систематизации и классификации. Обнаруженные в опыте общность фактов, их единообразие свидетельствуют о том, что найден некий эмпирический закон, общее правило, которому подчиняются непосредственно наблюдаемые явления. Но значит ли это, что наука выполнила свою Главную задачу, состоящую, как известно, в установлении законов? К сожалению, нет. Фиксируемые на эмпирическом уровне закономерности обычно мало что объясняют. Обнаружили, например, древние наблюдатели, что большинство светящихся объектов на ночном небе движется по четким кругообразным траекториям, а несколько других совершают какие-то петлеобразные движения. Общее правило для тех и других, следовательно, есть, только как его объяснить? Сделать это непросто, если не знать, что первые — звезды, а вторые — планеты, "неправильное" поведение которых вызвано совместным с Землей вращением вокруг Солнца. Кроме того, эмпирические закономерности обычно малоэвристичны, т.е. не открывают дальнейших направлений научного поиска. Эти задачи решаются уже на другом уровне познания — теоретическом. Проблема различения двух уровней научного познания — теоретического и эмпирического (опытного) возникает из специфической особенности его организации. Суть ее заключается в существовании различных типов обобщения доступного изучению материала. Наука ведь устанавливает законы. А Закон есть существенная, необходимая, устойчивая, повторяющаяся связь явлений, т.е. нечто общее, а если строже — то и всеобщее для того или иного фрагмента реальности. Общее же (или всеобщее) в вещах устанавливается путем абстрагирования, выделения в них тех свойств, признаков, характеристик, которые повторяются, являются сходными, одинаковыми во множестве вещей одного класса. Сущность формально-логического обобщения как раз и заключается в выявлении такой "одинаковости", инвариантности. Данный способ обобщения называют "абстрактно-всеобщим". Это связано с тем, что выделяемый общий признак может быть взят совершенно произвольно, случайно и никак не выражать сути изучаемого явления. Например, известное античное определение человека как существа "двуногого и без перьев", в принципе, применимо к любому индивиду и, следовательно, является абстрактно-общей его характеристикой. Но разве оно что-нибудь дает для понимания сущности человека и его истории? Определение же, гласящее, что человек — это существо, производящее орудия труда, напротив, формально к большинству людей неприменимо. Однако именно оно позволяет построить некую теоретическую конструкцию, в общем удовлетворительно объясняющую историю становления и развития человека. Здесь мы имеем дело уже с принципиально иным видом обобщения, позволяющим выявлять всеобщее в предметах не номинально, а по существу. В этом случае всеобщее понимается не как простая одинаковость предметов, многократный повтор в них одного и того же признака, а как закономерная связь многих предметов, которая превращает их в моменты, стороны единой целостности, системы. Внутри этой системы всеобщность, т.е. принадлежность к системе, включает в себя не только одинаковость, но и различия, и даже противоположности. Общность предметов реализуется здесь не во внешней похожести, а в единстве генезиса, общем принципе их связи и развития. Именно эта разница в способах отыскания общего в вещах, т.е. в установлении закономерностей, и отличает эмпирический и теоретический уровни познания. На уровне чувственно-практического опыта (эмпирическом) возможно фиксирование только внешних общих признаков вещей и явлений. Существенные же внутренние их признаки здесь можно только угадать, схватить случайно. Объяснить и обосновать их позволяет лишь теоретический уровень познания. В теории происходит переорганизация или переструктуризация добытого эмпирического материала на основе некоторых исходных принципов. Это можно сравнить с игрой в детские кубики с фрагментами разных картинок. Для того чтобы беспорядочно разбросанные кубики сложились в единую картинку, нужен некий общий замысел, принцип их сложения. В детской игре этот принцип задан в виде готовой картинки-трафаретки. А вот как такие исходные принципы организации построения научного знания отыскиваются в теории — это великая тайна научного творчества. Наука потому и считается делом сложным и творческим, что от эмпирии к теории нет прямого перехода. Теория не строится путем непосредственного индуктивного обобщения опыта. Это, конечно, не означает, что теория вообще не связана с опытом. Изначальный толчок к созданию любой теоретической конструкции дает как раз практический опыт. И проверяется истинность теоретических выводов опять-таки их практическими приложениями. Однако сам процесс построения теории и ее дальнейшее развитие осуществляются относительно независимо от практики. Итак, проблема различия теоретического и эмпирического уровней научного познания коренится в различии способов идеального воспроизведения объективной реальности, подходов к построению системного знания. Отсюда вытекают и другие, производные отличия этих уровней. За эмпирическим знанием, в частности, исторически и логически закрепилась функция сбора, накопления и первичной рациональной обработки данных опыта. Его главная задача — фиксация фактов. Объяснение же, интерпретация их — дело теории. Различаются рассматриваемые уровни познания и по объектам исследования. На эмпирическом уровне ученый Имеет дело непосредственно с природными и социальными объектами. Теория же оперирует исключительно идеализированными объектами (материальная точка, идеальный газ, абсолютно твердое тело и пр.). Все это обусловливает и существенную разницу в применяемых методах исследования. Для эмпирического уровня обычны такие методы, как наблюдение, описание, измерение, эксперимент и др. Теория же предпочитает пользоваться аксиоматическим методам, системным, структурно-функциональным анализом, математическим моделированием и т. д. Существуют, конечно, методы, применяемые на всех уровнях научного познания: абстрагирование, обобщение, аналогия, анализ и синтез и др. Но все же разница в методах, применяемых на теоретическом и эмпирическом уровнях, не случайна. Более того, именно проблема метода была исходной в процессе осознания особенностей теоретического знания. В XVII в., в эпоху зарождения классического естествознания, Ф. Бэкон и Р. Декарт сформулировали две разнонаправленные методологические программы развития науки: эмпирическую (индукционистскую) и рационалистическую (дедукционистскую). Под индукцией принято понимать такой способ рассуждения, при котором общий вывод делается на основе обобщения частных посылок. Проще говоря, это движение познания от частного к общему. Движение в противоположном направлении, от общего к частному, получило название дедукции. Логика противостояния эмпиризма и рационализма в вопросе о ведущем методе получения нового знания в общем проста.

ЭМПИРИЗМ. Действительное и хоть сколько-нибудь практичное знание о мире можно получить только из опыта, т.е. на основании наблюдений и экспериментов. А всякое наблюдение или эксперимент единичны. Поэтому единственно возможный путь познания природы — движение от частных случаев ко все более широким обобщениям, или индукция. Другой способ отыскания законов природы, когда сначала строят общие основания, а потом к ним приспосабливаются и посредством их проверяют частные выводы, есть, по Ф.Бэкону, "матерь заблуждений и бедствие всех наук".

РАЦИОНАЛИЗМ. До сих пор самыми надежными и успешными были математические науки. А таковыми они стали потому, что, как в свое время отметил Р. Декарт, применяют самые эффективные и достоверные методы познания: интеллектуальную интуицию и дедукцию. Интуиция позволяет усмотреть в реальности такие простые и самоочевидные истины, что усомниться в них невозможно. Дедукция же обеспечивает выведение из этих простых истин более сложного знания. И если она проводится по строгим правилам, то всегда будет приводить только к истине, и никогда — к заблуждениям. Индуктивные рассуждения, конечно, тоже бывают хороши, но они, по мнению того же Декарта, никак не могут приводить ко всеобщим суждениям, в которых выражаются законы.

Эти методологические программы ныне считаются устаревшими и неадекватными. Эмпиризм недостаточен потому, что индукция и в самом деле никогда не приведет к универсальным суждениям, поскольку в большинстве ситуаций принципиально невозможно охватить все бесконечное множество частных случаев, на основе которых делаются общие выводы. Ни одна крупная современная теория не построена путем прямого индуктивного обобщения. Рационализм же оказался исчерпанным, поскольку наука занялась такими областями реальности (в микро- и мегамире), в которых требуемая "самоочевидность" простых истин невозможна. Да и роль опытных методов познания оказалась здесь недооцененной. Тем не менее эти методологические программы сыграли свою важную историческую роль. Во-первых, они стимулировали огромное множество конкретных научных исследований. А во-вторых, "высекли искру" некоторого понимания структуры научного познания. Выяснилось, что оно как бы "двухэтажно". И хотя занятый теорией "верхний этаж" вроде, бы надстроен над "нижним" (эмпирией) и без последнего должен рассыпаться, но между ними почему-то нет прямой и удобной лестницы. Из нижнего этажа на верхний можно попасть только "скачком" в прямом и переносном смысле. При этом, как бы ни была важна база, основа (нижний эмпирический этаж нашего знания), решения, определяющие судьбу постройки, принимаются все-таки наверху, во владениях теории. В наше время стандартная модель строения научного знания выглядит примерно так. Познание начинается с установления путем наблюдения или экспериментов различных фактов. Если среди этих фактов обнаруживается некая регулярность, повторяемость, то в принципе можно утверждать, что найден эмпирический закон, первичное эмпирическое обобщение. И все бы хорошо, но, как правило, рано или поздно отыскиваются такие факты, которые не встраиваются в обнаруженную регулярность. Тут на помощь призывается творческий интеллект ученого, его умение мысленно перестроить известную реальность так, чтобы выпадающие из общего ряда факты вписались, наконец, в некую единую схему и перестали противоречить найденной эмпирической закономерности. Обнаружить новую схему наблюдением нельзя, ее нужно сотворить умозрительно, представив первоначально в виде теоретической гипотезы. Если гипотеза удачна и снимает найденное между фактами противоречие, а еще лучше — позволяет предсказывать получение новых, нетривиальных фактов, это значит, что родилась новая теория, найден теоретический закон. Известно, к примеру, что эволюционная теория Ч, Дарвина долгое время находилась под угрозой краха из-за распространенных в XIX в. представлений о наследственности. Считалось, что передача наследственных признаков происходит по принципу "смешивания", т.е. родительские признаки переходят к потомству в некоем промежуточном варианте. Если скрестить, допустим, растения с белыми и красными цветками, то у полученного гибрида цветки должны быть розовыми. В большинстве случаев так оно и есть. Это эмпирически установленное обобщение на основе множества совершенно достоверных эмпирических фактов. Но из этого следовало, что все наследуемые признаки при скрещивании должны усредняться. Значит, любой, даже самый выгодный для организма признак, появившийся в результате мутации (внезапного изменения наследственных структур) со временем должен исчезнуть, раствориться в популяции. А это в свою очередь доказывало, что естественный отбор работать не должен! Британский инженер Ф. Дженкин доказал это строго математически. Ч. Дарвину "кошмар Дженкина" отравлял жизнь с 1867 г., но убедительного ответа на вопрос он так и не нашел. (Хотя ответ уже был найден, Дарвин просто не знал о.нем). Дело в том, что из стройного ряда эмпирических фактов, рисующих убедительную в целом картину усреднения наследуемых признаков, упорно выбивались не менее четко фиксируемые эмпирические факты иного порядка. При скрещивании растений с красными и белыми цветками, пусть не часто, но все равно будут появляться гибриды с чисто белыми или красными цветками. Однако при усредняющем наследовании признаков такого просто быть не может — смешав кофе с молоком, нельзя получить черную или белую жидкость! Обрати Ч. Дарвин внимание на это противоречие, наверняка, к его славе добавилась бы еще и слава создателя генетики. Но он не обратил. Как, впрочем, и большинство его современников, считавших это противоречие несущественным. И зря. Ведь такие "выпирающие" факты портили всю убедительность эмпирического правила промежуточного характера наследования признаков. Чтобы эти факты вписать в общую картину, нужна была какая-то иная схема механизма наследования. Она не обнаруживалась прямым индуктивным обобщением фактов, не давалась непосредственному наблюдению. Ее нужно было "узреть умом", угадать, вообразить и соответственно сформулировать в виде теоретической гипотезы. Эту задачу, как известно, блестяще решил Г. Мендель. Суть предложенной им гипотезы можно выразить так: наследование носит не промежуточный, а дискретный характер. Наследуемые признаки передаются дискретными частицами (сегодня мы называем их генами). Поэтому при передаче факторов наследственности от поколения к поколению идет их расщепление, а не смешивание. Эта гениально простая схема, развившаяся впоследствии в стройную теорию, объяснила одним разом все эмпирические факты. Наследование признаков идет в режиме расщепления, поэтому возможно появление гибридов с "несмешивающимися" признаками. А наблюдаемое в большинстве случаев "смешивание" вызвано тем, что за наследование признака отвечает, как правило, не один, а множество генов, это и "смазывает" менделевское расщепление. Принцип естественного отбора был спасен, "кошмар Дженкина" рассеялся. Таким образом, традиционная модель строения научного знания предполагает движение по цепочке: установление эмпирических фактов — первичное эмпирическое обобщение — обнаружение отклоняющихся от правила фактов — изобретение теоретической гипотезы с новой схемой объяснения — логический вывод (дедукция) из гипотезы всех наблюдаемых фактов, что и является ее проверкой на истинность. Подтверждение гипотезы конституирует ее в теоретический закон. Подобная модель научного знания называется гинотетико-дедуктивной. Считается, что большая часть современного научного знания построена именно таким способом.

3. Критерии и нормы научности

Теория является высшей формой организации научного знания, дающей целостное представление о существенных связях и отношениях в какой-либо области реальности. Разработка теории сопровождается, как правило, введением понятий, фиксирующих непосредственно ненаблюдаемые стороны объективной реальности. Поэтому проверка истинности теории не может быть непосредственно осуществлена прямым наблюдением и экспериментом. Такой "отрыв" теории от непосредственно наблюдаемой реальности породил в XX в. немало дискуссий на тему о том, какое же знание можно и нужно признать научным. Проблема заключалась в том, что относительная независимость теоретического знания от его эмпирического базиса, свобода построения различных теоретических конструкций невольно создают иллюзию легкости изобретения универсальных объяснительных схем и научной безнаказанности авторов за свои сногсшибательные идеи. Заслуженный авторитет науки зачастую используется для придания большего веса откровениям всякого рода пророков, целителей, исследователей "астральных сущностей", следов внеземных пришельцев и т. п. При этом применяется и полунаучная терминология. Критические замечания в адрес "нетрадиционных" воззрений отбиваются нехитрым, но надежным способом: традиционная наука по природе своей консервативна и склонна устраивать гонения на все новое и необычное — Д. Бруно сожгли, Менделя не поняли и пр. Возникает вопрос: а можно ли четко разграничить псевдонаучные идеи и собственно науки? Для этих целей разными направлениями методологии науки сформулировано несколько принципов. Один из них получил название принципа верификации: какое-либо понятие или суждение имеет значение, если оно сводимо к непосредственному опыту или высказываниях о нем, т.е. эмпирически проверяемо. Если же найти нечто эмпирически фиксируемое для такого суждения не удается, то считается, что оно либо представляет собой тавтологию, либо лишено смысла. Поскольку понятия развитой теории, как правило, не сводимы к данным опыта, то для них сделано послабление: возможна и косвенная верификация. Скажем, указать опытный аналог понятию "кварк" (гипотетическая частица) невозможно. Но кварковая теория предсказывает ряд явлений, которые уже можно зафиксировать опытным путем, экспериментально. И тем самым косвенно верифицировать саму теорию. Принцип верификации позволяет в первом приближении отграничить научное знание от явно вненаучного. Однако он не поможет там, где система идей скроена так, что решительно все возможные эмпирические факты можно истолковать в ее пользу — идеология, религия, астрология и т.п.

В таких случаях полезно прибегать к еще одному принципу разграничения науки и ненауки, предложенному крупнейшим философом XX в. К. Поппером, — принципу фальсификации. Он гласит: критерием научного статуса теории является ее фальсифицируемость или опровержимость. Иначе говоря, только то знание может претендовать на звание "научного", которое в принципе опровержимо. Несмотря на внешне парадоксальную форму, а, может быть, благодаря ей этот принцип имеет простой и глубокий смысл. К. Поппер обратил внимание на значительную асимметрию процедур подтверждения и опровержения в познании. Никакое количество падающих яблок не является достаточным для окончательного подтверждения истинности закона всемирного тяготения. Однако достаточно всего лишь одного яблока, которое полетело бы прочь от Земли, чтобы этот закон признать ложным. Поэтому именно попытки фальсифицировать, т.е. опровергнуть теорию, должны быть наиболее эффективны в плане подтверждения ее истинности и научности. Можно, правда, заметить, что последовательно проведенный принцип фальсификации делает любое знание гипотетичным, т.е. лишает его законченности, абсолютности, неизменности. Но это, наверное, и неплохо: именно постоянная угроза фальсификации держит науку "в тонусе", не дает ей застояться, как говорится, почить на лаврах. Критицизм является важнейшим источником роста науки и неотъемлемой чертой ее имиджа. При этом можно отметить, что работающие в науке ученые считают вопрос о разграничении науки и ненауки не слишком сложным. Они интуитивно чувствуют подлинно- и псевдонаучный характер знания, так как ориентируются на определенные нормы и идеалы научности, некие эталоны исследовательской работы. В этих идеалах и нормах науки выражены представления о целях научной деятельности и способах их достижения. Хотя они исторически изменчивы, но во все эпохи сохраняется некий инвариант таких норм, обусловленный единством стиля мышления, сформированного еще в Древней Греции. Его принято называть рациональным. Этот стиль мышления основан, по сути, на двух фундаментальных идеях: — природной упорядоченности, т.е. признании существования универсальных, закономерных и доступных разуму причинных связей; и формального доказательства как главного средства обоснованности знания.

В рамках рационального стиля мышления научное знание характеризуют следующие методологические критерии:

• универсальность, т.е. исключение любой конкретики — места, времени, субъекта и т. п.;

• согласованность или непротиворечивость, обеспечиваемая дедуктивным способом развертывания системы знания;

• простота; хорошей считается та теория, которая объясняет максимально широкий круг явлений, опираясь на минимальное количество научных принципов;

• объяснительный потенциал;

• наличие предсказательной силы.

Эти общие критерии, или нормы научности, входят в эталон научного знания постоянно. Более же конкретные нормы, определяющие схемы исследовательской деятельности, зависят от предметных областей науки и от социально-культурного контекста рождения той или иной теории.

4. Границы научного метода.

Достижения научного метода огромны и неоспоримы. С его помощью человечество не без комфорта обустроилось на всей планете, поставило себе на службу энергию воды, пара, электричества, атома, начало осваивать околоземное космическое пространство и т. д. Если к тому же не забывать, что подавляющая часть всех достижений науки получена за последние полторы сотни лет, то эффект получается колоссальный — человечество ускоряет свое развитие с помощью науки. И это, возможно, только начало. Если наука и дальше будет развиваться с таким ускорением, какие удивительные перспективы ожидают человечество! Примерно такие настроения овладели цивилизованным миром в 60—70-е гг. нашего века. Однако ближе к его концу блистательные перспективы немножко потускнели, восторженных ожиданий поубавилось, появилось некоторое разочарование — с обеспечением всеобщего благополучия наука явно не справлялась. Сегодня общество смотрит на науку куда более трезво. Оно начинает постепенно осознавать, что у научного метода есть свои издержки, область действия и границы применимости.

Самой науке это было ясно уже давно. В ее методологии вопрос о границах научного метода дебатируется, по крайней мере, со времен И. Канта. То, что развитие науки непрерывно наталкивается на всевозможные преграды и границы, — естественно- Для того и разрабатываются научные методы, чтобы их преодолевать. Но, к сожалению, некоторые границы пришлось признать фундаментальными. Преодолеть их, вероятно, не удастся никогда. Одну из таких границ очерчивает наш опыт. Как ни критикуй эмпиризм за неполноту или односторонность, исходная его посылка все-таки верна: конечным источником любого человеческого знания является опыт (во всевозможных формах). А опыт наш, хоть и велик, но неизбежно ограничен. И прежде всего временем существования человечества. Десятки тысяч лет общественно-исторической практики, конечно, не мало, но что это по сравнению с вечностью? И можно ли закономерности, подтверждаемые лишь ограниченным человеческим опытом, распространять на Вселенную? Истинность конечных выводов в приложении к тому, что находится за пределами опыта, всегда останется не более чем вероятностной. С рационализмом, отстаивающим дедуктивную модель развертывания знания, положение обстоит не лучше. Ведь в этом случае все частные утверждения и законы теории выводятся из общих первичных допущений, постулатов, аксиом и пр. Однако они не выводимые и, следовательно, не доказуемые в рамках данной теории. А значит, всегда могут быть опровергнуты. Это относится и ко всем фундаментальным, т.е. наиболее общим теориям. Таковы, в частности, постулаты бесконечности мира, его материальности, симметричности и пр. Нельзя сказать, что эти утверждения вовсе бездоказательны. Они доказываются хотя бы тем, что все выводимые из них следствия не противоречат друг другу и реальности. Но ведь речь может идти только об изученной нами реальности. За ее пределами истинность таких постулатов из однозначной превращается опять-таки в вероятностную. Поэтому основания науки не имеют абсолютного характера и, в принципе, в любой момент могут быть поколеблены. Другой пограничный барьер на пути к всемогуществу науки возвела природа человека. Ведь человек — существо макромира (мира предметов, сопоставимых по своим размерам с человеком). И средства, используемые учеными в научном поиске — приборы, язык описания и пр., — того же масштаба. Когда же человек со своими макроприборами и макропредставлениями о реальности начинает штурмовать микро- или мегамир, неизбежно возникают нестыковки. Наши макропредставления не подходят к этим мирам, никаких прямых аналогов привычным нам вещам там нет. Поэтому сформировать макрообраз, полностью адекватный микромиру, практически невозможно. Для нас, к примеру, все электроны одинаковы, они неразличимы ни в каком эксперименте. Но, возможно, что это не так. А чтобы научиться их различать, надо. самому человеку стать размером с электрон, что также невозможно. В итоге можно сказать следующее: наш "познавательный аппарат" при переходе к областям реальности, далеким от повседневного опыта, теряет свою надежность. Ученые вроде бы нашли выход: для описания недоступной опыту реальности они перешли на язык абстрактных обозначений и математики. Что такое, например, "аромат" или "цвет" кварка? Совершенно определенные физические понятия? Это некие физические состояния субэлементарных частиц, которым соответствуют определенные математические параметры. Больше о них ничего сказать нельзя. И дело не только в том, что это не слишком удобно. Представьте, что фразу "солнце всходит и заходит" пришлось бы передавать окружающим с помощью системы ньютоновских уравнений. Сложность ситуации в том, что и логика и математика родом из привычного нам макромира. На тех "этажах" реальности, до которых сумел добраться ученый мир, они работают. А вот сработают ли на следующих — неизвестно. Следующую пограничную полосу соорудила наука. Мы привыкли к выражениям типа: "Наука расширяет горизонты". Это, конечно, верно. Но не менее верно и обратное утверждение: наука значительно сужает горизонты человеческого воображения. Любая теория, "разрешая" одни явления, как правило, "запрещает" другие. Классическая термодинамика "запретила" вечный двигатель, теория относительности наложила строжайший запрет на превышение скорости света и т.п. К.Поппер даже отважился на утверждение о том, что чем больше теория запрещает, тем она лучше!

Открывая человеку большие возможности, наука одновременно высвечивает и области невозможного. И чем более развита наука, тем больше "площадь" запрещенных областей. Наука—не волшебница. Поэтому и мечтать рекомендуется исключительно в "разрешенных" наукой направлениях. Еще одно значимое ограничение потенциала научного метода связано с его инструментальной по сути природой. Научный метод — инструмент в руках человека, обладающего свободой воли. Он может подсказать, как добиться того или иного результата, но он ничего не может сказать о том, что именно надо делать. Человечество за два последних столетия настолько укрепилось в своем доверии к науке, что стало ожидать от нее рекомендаций практически на все случаи жизни. И во многом эти ожидания оправдываются. Наука может существенно поднять степень комфортности нашего существования, избавить от голода, многих болезней и даже уже почти готова клонировать (бесполое размножение) самого человека. Она знает или будет знать, как это сделать. Но вопросы — во имя чего все это надо делать, что в конечном счете хочет человек утвердить на Земле — находятся вне компетенции науки. Наука — это рассказ о том, что в этом мире есть и, в принципе, может быть. А вот о том, что "должно быть" в мире, конечно в социальном она молчит. Это уже предмет выбора человека, который он должен сделать сам. Итак, наука, научный метод, безусловно, полезны и необходимы, но, к сожалению, не всемогущи. Границы научного метода пока еще размыты, неопределенны. Но то, что они есть, — несомненно. Безусловно, это не повод лишать науку доверия, а всего лишь признание факта, что реальный мир гораздо богаче и сложнее, чем его образ, создаваемый наукой.