Проблема единства мира

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Проблема единства мира

Проблема единства мира

План:

Введение

Проблема единства мира I часть

Проблема единства мира II часть

Проблема единства мира III часть

Проблема единства мира IV часть

Заключение

Список литературы

Введение

         Многое из того, что окружает человека, он впускает в собственную душу безотчетно, без какой - либо критической оценки, принимая окружающий мир таким, как он есть, не задумываясь о его природе. Обычно человек старается жить просто и не испытывает потребности в последовательном размышлении. Но человеку присуще и иное состояние души, и он открывает в себе способность продвигаться к истине, открывать тайны реальности, открывать тайны реальности, пытается ответить на вопросы, которые как - будто не имеют значения для него лично. Откуда взялся мир? Куда движется история? Каково предназначение человека? Но люди навсегда размышляют о будущем человечества с достаточной глубиной и встревоженностью. Современное человечество  располагает огромным объемом информации и знаний о мире, созданном в процессе эволюции общества, но оно не стало намного мудрее. А между тем обретение мудрости - одна из главных задач человечества,  для обеспечения дальнейшего существования и попытки разобраться в вопросах поставленных человечеством еще на заре цивилизации и нерешенных по сей день.

ПРОБЛЕМА ЕДИНСТВА МИРА

I.

На всем протяжении развития философии наблюдаются различные подходы к истолкованию проблемы единства мира.

Впервые вопрос о единстве мира поставили античные мыслители Фалес, Демокрит и др. Поскольку их взгляды на мир, материю носили наивный характер, они не сумели полностью решить этот вопрос. Для них характерны догадки о том, что единство мира – в его материальности. Проблема единства мира по-своему решалась и другими античными мыслителями, которые исходили из признания основы единства мира в существовании первичных абсолютных идей, или ощущений человека. Последовательность в признании единого начала – материи или духа – называется философским монизмом.

Противоположностью монизма является дуализм. Дуалисты считали, что существуют два равноправных начала, две независимые друг от друга субстанции: материя и дух.

Виднейшим представителем дуализма был французский философ и математик XVI в. Р. Декарт.

В этот же период материалистическую линию в решении вопроса о единстве мира проводили представители метафизического материализма Ф. Бекон, Т. Гоббс, Б. Спиноза, французские материалисты XVIII века.

Глубже, чем другие материалисты, подошли к решению проблемы единства мира русские философы середины XIX века. Опираясь на достижения философии, а также на новые успехи естествознания, они пытались взглянуть на мир как на процесс развития. По Чернышевскому, природа представляет собой не что иное, как разнородную материю с многообразными качествами. Он утверждал, что органические и неорганические «комбинации элементов» образуют единство и что органические элементы возникают из неорганических. Однако, идеалистически рассматривая сущность общественных явлений, русские революционные демократы не смогли до конца последовательно разрешить проблему материального единства мира.

Проблему единства мира с материалистических позиций решали Маркс и Энгельс, опиравшиеся на достижения естественных и общественных наук. Они отвергли метафизическое представление о непроходимой пропасти между живой и неживой материей, обосновав положение о возникновении жизни из неорганической материи, дав определение жизни как способа существования белковых тел, являющихся ее материальными носителями.

Марксизм при рассмотрении вопроса о единстве мира исходит из того, что в мире нет ничего, кроме движущейся материи, и что движущаяся материя не может двигаться иначе, как в пространстве и времени.

Материальное единство мира как диалектическое единство многообразия проявляется двояко. Во-первых, как своеобразная дискретность строения объективной действительности. Наличие в ней качественно различных, отграниченных друг от друга вещей, явлений, процессов, систем. Во-вторых, как иерархические отношения между системами разной степени сложности, организованности, выражающиеся во «включении» менее сложных систем в более сложные. Несводимости специфических закономерностей последних к первым.

Диалектико-материалистическое положение о материальном единстве мира соответствует развитию естествознания того периода. Открытие электромагнитных волн и светового давления свидетельствует о материальности электромагнитного поля и о наличии массы света, который представляет собой, как оказалось, электромагнитные волны определенной длины. Открытие клетки показало единство в строении всего живого при всем многообразии его видов. Важными открытиями в этом отношении являются открытие закона сохранения и превращения энергии и создание эволюционной теории происхождения видов Дарвиным.

Овладение методом спектрального анализа позволило установить, что Солнце и другие звезды, звездные ассоциации и планеты имеют в своем составе те же химические элементы, что и Земля. Многообразие химических элементов раскрывается периодической системой элементов Д.И. Менделеева.

Особенно знаменательными были открытия в физике на рубеже XIX-XX вв., показавшие сложную структуру атома. Обогатились представления об основных формах движения. Эти открытия отвергают субстратно-вещественную модель мира, авторы которой пытались свести всю материю во Вселенной к некоей «праматерии». Такой первоматерией всех вещей английский физик Праут считал, например, атом водорода.

Кроме субстратно - вещественной модели единства мира, существует функциональная модель, согласно которой каждая малая частица во Вселенной связана с другой, сколь угодно удаленной от нее. Вселенная функционирует как единый механизм, в котором каждое явление строго необходимо и занимает вполне определенное место в общей цепи событий. Взятая изолированно от других, эта модель упрощает действительность.

В наибольшей степени действительности соответствует атрибутивная теория единства мира. В этой теории предполагается единство всех видов материи и форм движения. Здесь имеется в виду единство атрибутов материи, ее законов. Это единство проявляется и в единстве законов сохранения.

Единство мира находит свое отражение, например, в математике, которая раскрывает некоторые общие связи в окружающем мире. Так, например, решения уравнений общей теории относительности, основанные на различных допущениях, дают модели, математически описывающие Вселенную. Какая из этих моделей наиболее точно описывает мир, выяснится в ходе дальнейшего развития физики и астрофизики.

Вносит свой вклад в раскрытие сущности материального единства мира и кибернетика, устанавливающая общее в различных явлениях и процессах. И вообще, интеграция наук – свидетельство материального единства мира. Вместе с тем, выход естествознания на новый уровень, где здравый смысл уже не может регулировать отношения истинности и ложности, потребовал и изменения философских трактовок Бытия. В структуру бытия была введена категория «наблюдатель». От характеристик наблюдателя (движется он или покоится, какова его масса, заряд и т.д.) зависят характеристики наблюдаемого объекта. Эта концепция, возникшая как реакция на создание Теории относительности и Квантовой механики, не могла проявить себя и в других сферах философского знания. Все большее распространение получает в философском знании замена вопроса: что такое мир, на вопрос «каким мы этот мир представляем». Так, в социальной философии все более популярной становится идея «социального конструирования реальности». Категории Бытия, по мнению сторонников этой концепции, зависят от убеждений людей, воспринимающих мир. То, что считается истинным подавляющим большинством, становится истинным по своим последствиям. Наиболее мощную попытку построить послемарксистскую концепцию Бытия предпринял немецкий философ М. Хайдеггер. По его мнению, существуют три разновидности Бытия. Первая форма или собственно Бытие есть форма существования вообще. Жизненная сила, которая позволяет предметам и явлениям пересечь границу между Бытием и Небытием. Второй разновидностью Бытия выступает по Хайдеггеру здесь-бытие: мгновенный слепок бытия единичных предметов. В этом понятии фиксируются характеристики бытия предметов, которые находятся за пределами нашего сознания. Их нельзя понять. Но их можно пережить (тяжесть, боль, страх, радость, холод и т.д.).

Сознание человека не хочет мириться с тем, что существует нечто, недоступное пониманию. Оно создает аналоги этих характеристик, выступающих в качестве атрибутов Бытия. На место холода ставится температура, на место тяжести – масса. В отличие от первых, вторые характеристики связаны с деятельностью человека. Они могут быть поняты и изучены. Эту форму Бытия Хайдеггер назвал Man (человеческое Бытие).

В последнее время неклассические трактовки Бытия начинают приобретать все больший вес в гуманитарных науках. Особенно это относится к социологии и экономике. На место прежних «объективных», независимых от мнения и сознания людей линейных законов приходят законы вероятностные, наступление действия которых оказывается связанным со статистическими закономерностями. Уже не естественные науки с их линейным детерминизмом (обязательные причинно-следственные связи) диктуют правила гуманитарным, а наоборот.

Единство мира, о котором я здесь говорю, это не всеобщее биологическое единство человеческого рода, это и не род ойкумены, которая подразумевается сама собой и которая, несмотря на все противоречия, как-то существовала среди людей во все времена в какой-либо форме. Это и не единство международных сношений, мировой торговли, Всемирного почтового союза или чего-то подобного, но нечто гораздо более сложное и жестокое. Речь идёт о единстве организации человеческой власти, которая должна планировать, управлять и овладеть всей Землёй и всем человечеством. Речь идёт о важной проблеме, созрела ли уже сегодня Земля для единственного центра политической власти.

Одно и единство — это трудная проблема вплоть до математики. В теологии, философии, морали и в политике эта проблема единства вырастает до огромных пропорций. Нелишне напомнить о многих сложных аспектах проблемы единства, перед лицом поверхностности лозунгов, которые являются сегодня общепринятыми. Все вопросы, даже вопросы чистой физики, сегодня неожиданно быстро превращаются в основополагающие проблемы. Но в вопросах человеческого порядка единство часто выступает нам навстречу как абсолютная ценность. Мы представляем себе единство как единодушие и единогласие, как мир и хороший порядок. Мы вспоминаем евангельское Один Пастырь и Одно Стадо. Можем ли мы поэтому абстрактно и всеобще утверждать, что единство лучше многообразия?

Ни в коем случае. Единство, абстрактно говоря, точно также может быть усилением зла, как и усилением добра. Не каждый пастырь — это добрый пастырь, и не каждое единство тоже. Не любая хорошо функционирующая, организация соответствует уже как просто единство образцу человеческого порядка. И царство сатаны — это единство, и сам Христос имел в виду это единое царство зла, когда он говорил о дьяволе. И попытка постройки Вавилонской башни была попыткой единства. Перед лицом некоторых современных форм организованного единства мы даже можем сказать, что вавилонская путаница может быть лучше, чем вавилонское единство.

Желание хорошо функционирующего глобального единства мира соответствует господствующему сегодня, технически-индустриальному мировоззрению. Техническое развитие непреодолимо ведёт к новым организациям и централизациям. Если действительно судьбой человечества является техника, а не политика, тогда проблему единства можно рассматривать как решённую.

Более ста лет тому назад все хорошие наблюдатели заметили, что современная техника сама по себе способствует единству мира. Уже в 1848 году, в первой европейской гражданской войне, это было несомненно. Марксистская доктрина живёт этим познанием. Но здесь речь идёт не о специфически марксистском наблюдении. Мы можем процитировать здесь и Доносо Кортеса, который находился под впечатлением того же самого опыта. В своей речи 4 января 1849 года он описывает чудовищную машину власти, которая непреодолимо, без оглядки на добро и зло, делает каждого властителя всё более могущественным. Доносо рисует здесь образ проглатывающего всё Левиафана, которому современная техника добывает тысячи новых рук, глаз и ушей; против его власти, увеличенной в тысячу раз техникой, любая попытка контроля или противовеса представляется беспомощной и абсурдной.

Мыслители и наблюдатели 1848 года находились под впечатлением железной дороги, парохода и телеграфа. У них перед глазами была техника, которая ещё была связана рельсами и проволоками, техника, которая кажется сегодня любому ребёнку примитивной и убогой. Что такое техника 1848 года в сравнении с возможностями сегодняшнего самолёта, электрических волн и атомной энергии? Для технического образа мыслей Земля по сравнению с 1848 годом сегодня настолько ближе к своему единству, насколько средства связи и транспортные средства сегодня быстрее, чем тогда, или насколько пробивная сила средств уничтожения сегодня превосходит пробивную силу средств уничтожения того времени. Вследствие этого Земля в такой же мере стала меньше. Планета уменьшается в объёме, и для технократа установление единства мира показалось бы пустяком, которому сегодня сопротивляются только некоторые старомодные реакционеры.

Для миллионов людей сегодня это абсолютно само собой разумеющееся дело. Но для них это не только само собой разумеется, но одновременно это сердцевина определённой картины мира и тем самым также определённого представления о единстве мира, настоящая вера и настоящий миф. При этом речь идёт не только о псевдо-религии больших масс индустриализованных стран. И правящие слои, в чьих руках лежат решения мировой политики, находятся под влиянием этого образа технически-индустриального единства мира. Нужно напомнить лишь о важной, обнародованной в 1932 году доктрине тогдашнего министра иностранных дел Соединённых Штатов Америки, Henry L. Stimson. Стимсон пояснил смысл своей доктрины в речи от 11 июня 1941 года. Его аргументация содержит подлинное вероисповедание. Он говорит, что Земля сегодня не больше, чем в 1861 году, при начале гражданской войны в Америке, США были уже тогда слишком малы для противостояния между северными и южными штатами. Земля, как уверял Стимсон в 1941 году, сегодня слишком мала для двух противостоящих систем.

Задержимся на мгновение на этом важном заявлении знаменитого творца доктрины Стимсона. Это заявление имеет не только практическое значение как выражение убеждения ведущего политика самой сильной мировой державы. Оно поразительно также с философской и метафизической точки зрения. Конечно, оно не желает быть философским или метафизическим. Может быть, оно имелось в виду в чисто позитивно-прагматическом смысле. Но именно поэтому оно становится тем более философским. Выдающийся американский политик делает с недобровольной метафизической мощью выбор в пользу политического единства мира, в то время как ещё до недавнего времени собственную картину мира Северной Америки, казалось, определял философский плюрализм. Ибо прагматизм, философия такого пока типично американского мыслителя как William James, была осознанно плюралистической. Он отвергал идею единства мира как несовременную, и усматривал в многообразии возможных картин мира, даже в множестве истин и лояльностей истинную современную философию. В течение тридцати лет, за одно поколение, самая богатая страна мира с самым сильным военным потенциалом на Земле перешла от плюрализма к единству.

Так единство мира кажется самым само собой разумеющимся делом мира.

II.

И, тем не менее, политическая действительность даёт сегодня не картину единства, но картину дуализма, а именно тревожного дуализма. Два гигантских партнёра враждебно противостоят друг другу и образуют противоположность Запада и Востока, капитализма и коммунизма, противоречивых экономических систем, противоречивых идеологий и целиком различных, гетерогенных типов господствующих классов и групп. Их вражда выражается в соединении холодной и открытой войны, в войне нервов и вооружений, в войне дипломатических нот, войне конференций и пропагандистской войне. Дуализм двух фронтов выступает здесь как ясное различение друга и врага.

Если единство само по себе есть нечто благое, то дуализм есть само по себе нечто злое и опасное. Binarius numerus infamis, — говорит святой Фома Аквинский. Дуализм сегодняшнего мира на деле сам в себе злой и опасный. Напряжение ощущается каждым как нестерпимое, как само в себе непрочное состояние перехода. Невыносимость такого дуалистического напряжения принуждает изнутри к решению. Тем не менее, возможно, что напряжение продлится дольше, чем ожидает большинство людей. Темп исторических событий имеет иную меру, чем нервы человеческих индивидов, и мировая политика мало оглядывается на потребность в счастье отдельной личности. И всё же мы не можем избежать вопроса, к чему приведёт разрешение дуалистического напряжения.

Для всеобщей тенденции к технически-индустриальному единству мира сегодняшний дуализм — только переход к единству, последний круг в великой борьбе за единство мира. Это значило бы, что оставшийся в живых после сегодняшнего мирового дуализма завтра будет единственным властителем мира. Победитель стал бы осуществлять единство мира, конечно со своей точки зрения и согласно своим идеям. Его элиты стали бы представлять тип нового человека. Они стали бы планировать и организовывать согласно своим политическим, экономическим и моральным идеям и целям. Тот, кто верит в сегодня уже само собой разумеющееся, технически-индустриальное единство мира, должен осознавать эту последовательность и должен вполне конкретно иметь перед глазами образ Одного Властелина мира.

Но окончательное глобальное единство, которое должно было бы наступить благодаря полной победе одного партнёра над другим, ни в коем случае не единственно мыслимая возможность окончания напряжения сегодняшнего дуализма. Фронты сегодняшнего Запада и сегодняшнего Востока образуют дилемму, которой совершенно не исчерпывается весь сегодняшний мир. Или-Или сегодняшнего дуализма мира слишком узкое, чтобы в нём могло раствориться всё человечество. Оба враждебных лагеря сегодняшнего Запада и сегодняшнего Востока взятые вместе — это ещё далеко не всё человечество. Мы цитировали высказывание американского государственного секретаря Стимсона 1941 года, согласно которому вся Земля сегодня не больше, чем Соединённые Штаты Америки в начале гражданской войны в 1861 году. На это высказывание уже давно возразили, что вся Земля всегда будет больше, чем Соединённые Штаты Америки. Добавим к этому, что она действительно всегда будет больше, чем сегодняшний коммунистический Восток и чем оба партнёра вместе взятые. Пусть Земля и стала маленькой, но она будет всегда представлять собою больше, чем сумма точек зрения и горизонтов, под знаком которых находится альтернатива сегодняшнего всемирного дуализма. Другими словами: всегда есть третий фактор, и может быть не один, но много таких третьих факторов.

Здесь нет нужды разбирать многие различные возможности, которые мыслимы и которые практически принимаются во внимание. Это дало бы политическую дискуссию о таких вопросах, как, например, положение и значение Китая или Индии или Европы, Британского Содружества, Испанско- лузитанского мира, Арабского блока и может быть ещё о иных, неожиданных основаниях для плюралистичности больших пространств. Как только появляется третья сила, очень быстро открывается путь для множества третьих сил, и дело не ограничивается простой тройственностью. Ибо здесь обнаруживается диалектика всякой человеческой власти, которая никогда не является безграничной, но недобровольно вызывает силы, которые однажды поставят ей границы. Каждый из двух противников в примитивном мировом дуализме заинтересован в том, чтобы привлечь на свою сторону других, защитить более слабых и в отношении других поощрять то, чем он их пожалуй настроит и против самого себя. И здесь этим разнообразным носителям третьей силы присуще то, что они используют в собственных интересах противоречия обоих великих партнёров и им нет нужды самим быть подавляюще сильными, чтобы сохраниться.

Я не говорю здесь о нейтралитете или о политике неприсоединения. Было бы заблуждением смешивать проблему третьей силы с проблемой нейтралитета или неприсоединения, пусть они сколь угодно сильно соприкасаются и по случаю пересекаются. Возможность третьей силы означает количественно не наивную тройственность, но множественность, выявление подлинного плюрализма. Тем самым дана вместе с тем возможность равновесия сил, равновесия многих больших пространств, которые среди себя создают новое международное право, на новом уровне и с новыми измерениями, но всё же и с некоторыми аналогиями в отношении европейского международного права XVIII и XIX веков, которое также покоилось на равновесии многих держав и обретало благодаря этому свою структуру. Единство мира имелось и в Jus Publicum Europaeum. Оно было европоцентристским, но оно не было центральной властью одного единственного властителя мира. Его строение было плюралистичным и давало возможность сосуществования многих политических величин, которые могли рассматривать друг друга не как преступников, но как носителей автономных порядков.

Таким образом, дуализм мира также близок тройственности и тем самым множественности как и окончательному единству. Нечётные числа — три, пять и т.д. — имеют здесь преимущество, поскольку они скорее способствуют равновесию чем чётные числа. В то же время это означает, что они скорее способствуют миру. Вполне мыслимо, что сегодняшний дуализм ближе такому многообразию, чем окончательному единству и что большинство комбинаций "one world" окажутся преждевременными.

III.

Враждебное напряжение, присущее дуализму, диалектически предполагает общность и тем самым опять единство. Железный занавес был бы бессмысленным и никто не дал бы себе труда организовывать его, если бы он должен был отделить друг от друга только внутренне не соотносящиеся пространства. Толкование железного занавеса, которое дал Rudolf Kassner (Merkur, April 1951), подразумевает отделение экзистенции от не-экзистенции, разделение экзистенции и идеи. Но оно предполагает, что на горизонтальном, политическом уровне разделение осуществляется внутри общей идеологии. Общность заключена в картине мира и картине истории обоих партнёров мирового дуализма. Подобно тому, как всемирная битва между католицизмом и протестантизмом, между иезуитами и кальвинизмом в XVI и XVII веках предполагала общность христианства, и лишь это единство породило страшную вражду, так и сегодня в основе дуализма имеется единство историко-философской само-интерпретации.

Наш диагноз современного международного положения был бы неполным, если бы он оставил без внимания историческую само-интерпретацию партнёров всемирного дуализма. Только там можно найти единство, которое диалектически делает возможным дуализм. Само-интерпретация больше чем любая другая величина является элементом сегодняшней мировой ситуации. Перед лицом проблемы единства мира каждый исторически действующий человек принуждён ставить как диагноз, так и прогноз, который касается не только простых фактов. И самый трезвый политический вычислитель интерпретирует статистическую информацию, которую он получает, а именно он интерпретирует её в историко-философском смысле. Все люди, которые сегодня планируют и пытаются планировать большими массами, занимаются в какой-то форме философией истории. Благодаря этому проблема единства мира и проблема сегодняшнего мирового дуализма становится проблемой философско-исторического толкования мира.

Во все времена люди как-то определялись религиозными, моральными или научными убеждениями, которые содержали также известные представления о ходе истории. Но эпоха планирования является в особенном смысле эпохой философии истории. Тот, кто сегодня планирует, должен сразу сообщить людям, которых он хочет сделать объектом своего планирования, вескую философию истории. В этом отношении философия истории имеет сегодня совершенно практический и эффективный смысл. А именно она является обязательной составной частью планирования.

Это справедливо без разговоров и явно применительно к сегодняшнему коммунистическому Востоку. Восток имеет твёрдую цель, направленную к единству Земли и к её подчинению всемирно-исторически легитимированному властителю этой Земли. Его идея единства основана на доктрине диалектического материализма, которая торжественно возвышена до коллективистского кредо. Диалектический материализм, сердцевина марксизма, является — специфическим и даже исключительным образом — философией истории. Он сохраняет структуру философии Гегеля, то есть единственной построенной философско-исторической системы прежней мировой истории. Эта гегелевская философия по видимости идеалистическая; она усматривает цель человечества в единстве возвращающегося к самому себе Духа и в абсолютной идее, а не в материальном единстве электрифицированной Земли. Но методическую суть, диалектическое движение мировой истории можно поставить и на службу материалистического мировоззрения. Противоположность материализма и идеализма становится несущественной, если вся материя становится излучением, а всё излучение — материей.

Все планирования Востока, начиная с первого знаменитого пятилетнего плана, уже почти мифической пятилетки 1928 года, превосходят другие планирования тем, что они встраиваются в диалектическое движение, которое должно привести к единству мира. Здесь нет речи ни об онтологии, ни о моральной философии, но речь идёт об утверждении правильно познанного, совершенно конкретного хода исторического развития, в котором мы сегодня находимся. Марксизм — и вместе с ним всё официальное кредо коммунистического Востока — является в самой интенсивной степени философией истории. На этом основано его захватывающее воздействие, которое принуждает и противника этой системы осмыслить и свою собственную историческую ситуацию и свою собственную картину истории, если он входит в контакт с этим опасным врагом. Здесь, на Востоке, связь единства мира и конкретной философией истории очевидна.

Что может противопоставить этой философии истории сегодняшний Запад, ведомый Соединёнными Штатами Америки? В любом случае он не обладает такого рода закрытым, единым мировоззрением. Сегодня самым известным философом истории на Западе мог бы быть Арнольд Тойнби, научный консультант при ООН. Его теория, конечно, не является официальным кредо, но его воззрение и, быть может, в ещё большей мере его настрой всё же в высшей степени симптоматичны для всемирно-исторической само-интерпретации ведущих слоёв и элит англосаксонского Запада. Это в любом случае заслуживает внимания, ввиду того большого значения, которое имеет картина истории руководящих групп.

И какая же историческая картина получается из трудов знаменитого английского историка? Нам не нужно повторять здесь часто представленное содержание его трудов. Решающим является то, что, согласно Тойнби, некоторое число высокоразвитых культур (цивилизаций) человечества возникает, растёт, потом происходит надлом и упадок и что мы в нашей современной цивилизации можем утешаться тем, что можем опять стать христианской цивилизацией и имеем, собственно говоря, впереди ещё много времени, перед лицом громадных периодов времени, с которыми история, как её понимает Тойнби, имеет обыкновение работать. Это слабое утешение, которое не даёт специфически христианской картины истории. Если ещё принять во внимание то, что многие англосаксонские учёные усматривают в быстром приросте населения восточного мира собственную первопричину войны и в качестве лекарства не могут предложить ничего иного, чем контроль рождаемости, то историческая само-интерпретация Запада предстаёт слабой и бессильной. Ибо, в конце концов, было бы всё же скверно, если бы за дуализмом сегодняшнего мира не стояло бы ничего иного, чем противоречие birthcontrol и animus procreandi, так что каждый вновь рождённый ребёнок входил бы в мир сразу как агрессор и включался бы в систему современных криминалитетов.

Я не хочу обидеть этими высказываниями ни одного почитателя Тойнби или Julian Huxley. Мне знакома также критика и сомнение в идеологии прогресса, высказанные ведущими англосаксонскими авторами. Но всё это ничего не меняет в идеологической общей картине Запада, чьей сердцевиной, насколько он ещё обладает всемирно-исторической силой, также является философия истории, а именно Сен-Симонистская философия истории индустриального прогресса и распланированного человечества, со всеми её многочисленными вариациями и популяризациями Огюстом Контом и Гербертом Спенсером вплоть до писателей сегодняшнего дня, настроенных, наверное, немного скептичнее.

Большие массы индустриализованного Запада и особенно Соединённых Штатов Америки обладают бесконечно простой и массивной философией истории. Они продолжают в грубой форме веру в прогресс 19 века, им нет дела до изысканности культурных англичан. Эти массы пронизаны религией техницизма, и любой технический прогресс представляется им в то же время усовершенствованием самого человека, прямым шагом к земному раю one world. Их эволюционистское кредо конструирует прямую линию подъёма человечества. Человек, биологически и от природы вполне слабое и беспомощное существо, создаёт для себя при помощи техники новый мир, в котором он является самым сильным, даже исключительным существом. Нельзя ставить опасный вопрос, у каких людей концентрируется чудовищная власть над другими людьми, которая необходимо связана с этим усилением технических средств.

Это неизменно старая, но усиленная современной техникой вера в прогресс и бесконечную способность совершенствования. Она родилась в эпоху Просвещения XVIII века. Тогда, в XVIII веке, она была ещё философским убеждением некоторых ведущих групп и элит. В XIX веке она стала кредо западного позитивизма и сциентизма. Его первыми пророками были Сен-Симон и Огюст Конт, его самым успешным миссионером для англосаксонского мира был Герберт Спенсер. Сегодня, в XX веке, у интеллигенции давно закралось сомнение в том, составляют ли вообще единство технический, моральный и прочий прогресс. Интеллигенция охвачена мучительным познанием, что люди благодаря новым техническим средствам хотя и стали могущественнее, но ни в коем случае не стали лучше в моральном отношении. Это познание несоответствия технического и морального прогресса. Гёте выразил это очень просто в тезисе: Ничто так не уничтожает человека, как умножение его власти, которое не связано с умножением его доброты.

Но массы не спрашивают о подобных сомнениях и воспринимают раздробление понятия прогресса наверное только как софистскую болтовню декадентской интеллигенции. Они остаются при своём идеале технизированного мира. Это тот же идеал единства мира, который обнародовал Ленин, когда он сказал о единстве электрифицированной Земли. Восточная и западная вера здесь сливаются. Обе претендуют на то, чтобы быть истинным человечеством, истинной демократией. И ведь они обе происходят из того же самого источника, из философии истории XVIII и XIX веков. Здесь становится видимым единство, лежащее в основе дуализма.

Запад и Восток сегодня разделены железным занавесом. Но волны и корпускулы общей философии истории проникают сквозь занавес и образуют неуловимое единство, благодаря которому сегодняшний всемирный дуализм диалектически только и делается возможным. Враги встречаются в само-толковании их всемирно-исторического положения.

IV.

Следует ли из этой невидимой, проникающей сквозь железный занавес общности историко-философской картины мира, что сегодняшний дуализм ближе к окончательному единству мира, чем к новому многообразию?

Если бы для нас не было другой картины истории, чем философская программа двух последних столетий, то вопрос о единстве мира уже давно был бы решён. Тогда и дуализм сегодняшнего международного положения не мог бы быть ничем иным, кроме как переходом к планетарному единству чистого техницизма. Это было бы единством, которое хотя и становится очевидным большим массам как род земного рая, но перед лицом этого сегодня уже некоторые англосаксонские интеллектуалы содрогаются от ужаса, поскольку они познают или, по меньшей мере, чувствуют уже упомянутое раздробление понятия прогресса и несоответствие технического и морального прогресса. Каждый видит, что моральный прогресс идёт иными путями, чем технический прогресс, как у власть имущих, которые планируют и используют при этом современную науку, так и у элит и масс, которые надеются на большой праздник урожая планирования. Планетарное единство таким образом организованного человечества уже больше ста лет назад воспринималось как кошмар. Тем временем кошмар усилился в такой же мере, как усилились технические средства человеческой власти. Тем труднее становится вопрос, который мы поставили и который мы повторяем: следует ли из единства историко-философской картины мира предстоящее политическое единство мира? Следует ли из него то, что современный дуализм является только последней стадией перед единством?

Я так не думаю, поскольку я не верю в истинность этой историко-философской картины мира. Если мы установим, что как сегодняшний Восток, так и сегодняшний Запад определяются философией истории и что как руководящие и планирующие элиты, так и мобилизуемые ими массы прежде всего хотят быть на стороне грядущего, то мы должны будем добавить, что слово "философия истории" имеет здесь совершенно точный и специфический смысл. А именно эта философия истории, чья общность проникает сквозь железный занавес, больше является философией, чем историей. Это требует ещё небольшого пояснения.

Философия истории, о которой здесь идёт речь и которую мы диагностировали как общий базис сегодняшнего дуализма, является составной частью человеческого планирования, а именно такого планирования, которое основывается на типично философском толковании истории. Она является философской в совершенно конкретном смысле, который слово философия получило благодаря Просвещению XVIII века. Эта философия истории становится конкретной благодаря тому, что определённый слой интеллигенции отрицает претензии на власть других элит. Эта философия претендует на монополию интеллигенции и научности. В слове "философия истории" акцент приходится на философию, а именно имеется в виду исторически и социологически совершенно определённая форма проявления философии, которая ставит свои собственные вопросы и даёт на них ответ, отклоняет чуждые постановки вопросов и обозначает как нефилософские, ненаучные, несовременные и исторически устаревшие все вопросы, поставленные другой стороной. Философия истории означает соответственно не только противоположность любой теологии истории, но далее и противоположность любой картине истории, которая не подчиняется её монополии на научность.

В этом смысле первым философом истории был Вольтер. Его философия истории делала теологию истории Боссюэ несовременной. С французской Революцией вводится в действие мощная эффективность специфически философской философии истории. Теперь оправдано то, что служит прогрессу, преступление — то, что его задерживает. Философия истории становится исторически могущественной. Она прославляет того, кто соответствует её смыслу, и объявляет преступником того, кто отстаёт. Она даёт мужество для глобального планирования. Впрочем, скоро выясняется, что те, кто планирует, не являются философами, но являются плановиками, которые пользуются наукой и интеллигенцией. В особенности Восток овладел философией истории Гегеля не иначе, чем он завладел атомной бомбой и другими произведениями западной интеллигенции, чтобы осуществить единство мира в смысле своего планирования.

Но подобно тому, как Земля остаётся больше дилеммы дуалистической постановки вопроса, также история остаётся сильнее любой философии истории, и поэтому я считаю сегодняшний дуализм мира не первой ступенью его единства, но переходом к новому многообразию.

Заключение

       Если человечество вдруг лишится философии, ее утрата приведет к непоправимым последствиям. Развивая философию, люди не просто шлифуют свой разум. Они мобилизуют свои интеллектуальные ресурсы для понимания судеб человечества, и у них нет другого более надежного, чем философия, средства кристаллизации знаний, метода сомнений и поиска наиболее продуманных и универсальных ответов на те вопросы, которые ставит человечество. В XX веке философы сделали множество открытий, которые, безусловно, отразятся на судьбе человечества. Это касается не только различных сфер философии - теории познания или логики, философской антропологии или эстетики, этики или истории философии. Именно в XX столетии философы проникли в глубины сознания и научились распознавать многие протекающие в нем процессы, осознали неисчерпаемость потенциала человеческой психики. Они буквально вчувствовались в безбрежный опыт человеческого бытия, выразив его в формах прежнего и тревожного человеческого самосознания. Человек сказался осмысленным по - новому, чему содействовали философская антропология, психоанализ. Наука, история культура, человек подверглись неожиданному и глубинному постижению. 

Список литературы:

1. Карл ШМИТТ  «Точка перехода»  2001.

2. Спиркин А.Г. «Сознание и самосознание»  1999г.

3. Андреева Г.М. «мир и его проблемы» 1997г.

4. Основы современной философии. М. 1996.

5. Солонин Ю. Н. Основы современной философии. С.- Петербург 2001.

6. Философия и история культуры. М. 1985.