Шпенглер об истории

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Шпенглер об истории

Шпенглер об истории

1. Общие положения

В данном реферате делается попытка отразить различия цивилизаций в понимании истории человечества, которое, в основном, и характеризует различия самих цивилизаций в понимании устройства мира и своей роли во всемирной истории, а также взгляд О.Шпенглера на всемирную историю.

Освальд Шпенглер рассматривал мир-как-историю, в отличие от мира-как-природы. Он отделял органическое восприятие мира от механического, однократно-действительное от постоянно-возможного и сферу применения хронологического числа от сферы применения математического числа, то есть призывал учитывать не поверхностно наблюдаемые события и оценивать их тенденции, а думать о том, что они означают и обозначают своим явлением. Шпенглер говорит о взаимосвязи всех культурных сфер и их влиянии на историю, например о связи дифференциального исчисления и династического принципа государственности эпохи Людовика IV, между античной государственной формой полиса и евклидовой геометрией, между пространственной перспективой западной масляной живописи и преодолением пространства посредством железных дорог. В труде “Закат Европы” Шпенглер говорит о том, что кроме необходимости причины и следствия – “логики пространства” – в жизни существует необходимость судьбы – “логики времени”. Математика и идея причинности ведут к естественному упорядочению явлений, хронология и идея судьбы –к историческому.

2. Разница между различными культурами в понимании истории

Природа – это гештальт (образ, основа), в рамках которого человек сообщает единство и значение непосредственным впечатлением своих чувств. История – гештальт, из которого его фантазия стремится постичь живое бытие мира по отношению к собственной жизни. Шпенглер говорит о двух возможностях мироощущения и ставит вопрос для кого существует история. Конечно, для всякого, но большая разница, живет ли человек с постоянным впечатлением, что его жизнь представляет собой элемент в более обширной биографии, простирающейся над столетиями и тысячелетиями, или он ощущает ее как нечто законченное и закругленное в самом себе. Для последнего образа не существует никакой всемирной истории. На этом аисторическом духе покоится самосознание целой культуры – эллинской. В земном сознании эллина все пережитое и вообще прошлое тотчас превращалось в безвременно неподвижную подоплеку ежемгновенно протекающего настоящего, так что история Александра Македонского еще до его смерти начала сливаться с легендой о Дионисе, а Цезарь считал свое происхождение от Венеры. Античная культура не обладала памятью. Память античного человека – есть совершенно другое по сравнению с нашим осознанием этого понятия, поскольку здесь отсутствует прошлое и будущее в качестве упорядочивающих перспектив жизни и все заполнено настоящим. Это чистое настоящее фактически представляет собой отрицание времени. Для античного человека прошлое тотчас же улетучивается в некое вневременно покоящееся впечатления полярной, не периодической структуры, тогда как для западного мироощущения оно оказывается периодически ясно расчлененным, целеустремленным организмом, насчитывающим столетия или тысячелетия. Этот фон и придает античной и западной жизни ее своеобразную окраску. То, что грек называл космосом, было картиной мира не становящегося, а сущего. Следовательно, сам грек был человеком, который никогда не становился, а всегда был. Поэтому античный человек, хотя он, в вавилонской и египетской культуре, и разбирался хорошо в точной хронологии, календарном исчислении и обладал сильным, проявляющимся в наблюдении созвездий и в точном измерении огромных промежутков времени ощущением вечности и ничтожности данного мгновения, внутренне не усвоил себе ничего из этого. То, что открывали отдельные блистательные умы вроде Гиппарха и Аристарха, населявшие главным образом азиатские греческие города, было отклонено как стоическим, так и аристотелевым направлением мысли и вообще не принималось во внимание вне узкого круга специалистов. Ни Платон, ни Аристотель не имели обсерватории. В последние годы правления Перикла в Афинах путем референдума было решение, угрожавшее репрессиями каждому, кто распространял астрономические теории. Этот акт глубоко символичен и выражает волю античной души устранить из своего миросознания любую разновидность дали.

Отдельно можно рассмотреть античную историографию. Например, мастерство Фукидида, который был государственным лицом и полководцем состоит в подлинно античной способности понимающе переживать события настоящего, чему способствует отточенный на фактах взгляд должностного лица. Этот практический опыт позволяет ему быть образцом только для ученых-историографов. Но что совершенно скрыто от него, так это перспективный взгляд на историю столетий, который в западном мировоззрении принадлежит представлению об историке. Все удачные отрывки античного исторического описания ограничиваются политическим настоящим автора, контрастируя с западным подходом к истории, исторические шедевры которого трактуют далекое прошлое. Античные историки теряют уверенность, стоит им, обернувшись в прошлое, часто всего на несколько десятков лет, натолкнуться на движущие силы, которые им незнакомы из личного опыта. Так, например, Фукидид заявляет, что события в мире, предшествовавшие его времени, а это около 400 лет, не представляют ничего значительного.

Оттого античная история оказывается продуктом существенно мифического мышления. Например, фабрикация римской истории доганнибаловского периода не прекратилась еще и ко времени Цезаря. Контраст западного и античного чувства историзма становится понятным, если сказать, что римская история до 250 года, какой ее знали ко времени Цезаря, была фальсификацией и что то немногое, что удалось установить современным историкам, было неизвестно поздним римлянам. Для античного смысла слова “история” характерно то, что романы об Александре оказали по части содержания сильное влияние на серьезные политические и религиозные труды по истории. Никто и не думал, чтобы отличить их содержание от документальных данных. Западноевропейская точка зрения на римских историков, сформулированная Моммзеном - “люди, которые говорили о том, что заслуживало умолчания и молчали о том, что следовало сказать”.

Индийская культура, идея нирваны которой является решительным выражением абсолютно аисторической души, никогда не обладала ощущением “когда” в каком бы то ни было смысле. Не существует настоящей индийской астрономии, индийского календаря, стало быть, индийской истории. О зримом протекании этой культуры известно меньше, чем об античной. Обе попросту сохранились в виде мифов-сновидений.

Земное сознание индуса было предрасположено настолько неисторично, что даже такой феномен, как сочиненная каким-то автором книга, был ему незнаком в качестве стационарного по времени события. Вместо органического ряда сочинений постепенно возникала смутная масса текстов, в которую каждый вписывал, что ему хотелось. В таком анонимном образе и лежит перед нами индийская философия.

Индус забывал все, египтянин ничего не мог забыть. Индийского искусства портрета не существовало, а в Египте едва ли существовало что-нибудь другое. Египетская душа, наделенная предрасположенностью к истории и влекущаяся к бесконечному, ощущала прошлое и будущее как весь свой мир, а настоящее представлялось ей только тонкой гранью между двумя несоизмеримыми далями. Египетская культура есть воплощение заботы – душевного эквивалента дали, - заботы о будущем, которая выражается в выборе гранита и базальта в качестве художественного материала и в сети оросительных устройств, а также заботы о прошлом. Египетская мумия – символ высочайшего порядка. Увековечивали тело умершего и его личность посредством портретных статуй. На фоне этого мировоззрения является символом то, что эллины в противовес своему микенскому прошлому, в стране, изобилующей камнем вернулись от каменных построек к употреблению дерева, что и объясняет отсутствие архитектурных остатков между 1200 и 600 годами до нашей эры. Египетская растительная колонна с самого начала была каменной, дорическая – деревянной. В этом выражается глубокая враждебность античной души к долговечности. Кроме того, не существовало не одного предприятия эллинов, которое свидетельствовало бы об их заботе о будущих поколениях. Магистральные и оросительные системы существовали в микенскую доантичную эпоху. Буквенное письмо было принято античностью только после 900 года д.н.э, к тому же в самой скромной мере в хозяйственных целях, тогда как в египетской, китайской, вавилонской культурах письменность возникла гораздо раньше.

Существует глубокая связь между отношением к истории и пониманием смерти, как оно выражается в обряде погребения. Египтянин отрицает бренность, античный человек утверждает ее всем языком форм своей культуры. Египтяне консервировали даже хронологические данные и числа. Известны точные годы правления египетских фараонов третьего тысячелетия до нашей эры. В то же время от досолоновской истории греков не осталось ни одной даты, ни одного подлинного имени, ни одного конкретного события. В согласии с античным пониманием истории находится и традиция сожжения мертвых. Микенской эпохе были еще свойственны гробницы, в эпоху же Гомера осуществляется переход от погребения к сожжению, которое является символом отрицания всякой исторической долговечности.

С этого момента завершается и пластичность душевного развития отдельного человека. Античная драма мало допускает исторические мотивы и тему внутреннего развития, эллинское чувство противится портрету в изобразительном искусстве. Античная культура знала только один естественный для нее сюжет: миф. Даже изображения эллинистической пластики мифичны, как и биографии по образцу Плутарха. Ни один из великих греков не написал воспоминаний, которые зафиксировали бы перед его взором прожитую эпоху. После разрушения Афин персами все произведения древнего искусства были выброшены на свалку, и не разу не было слышно, чтобы кому-либо в Элладе было дело до руин Микен или Феста. Эллины читали своего Гомера, но не помышляли произвести раскопки Трои, т.е. они хотели мифа, а не истории. То, что в эллинистическую эпоху повсеместно собиралось и демонстрировалось, было достопримечательностями мифологического соблазна, где строгое историческое “когда” и “почему” вообще не принималось во внимание, тогда как египетский ландшафт представлял собой громадный музей строгой традиции.

Изобретенные в Западной Европе механические часы, символ убегающего времени есть самое сильное выражение того, на что способно историческое мироощущение. Ничего подобно не встречается в античных ландшафтах, лишенных времени. До Перикла время измерялось только длиной тени и только с Аристотеля вводится понятие часа. До этого точного подразделения дня не существовало. Водяные и солнечные часы были в самую раннюю эпоху изобретены в Вавилоне и Египте, которые были переняты греками, но не повлияли на их жизнечувствование.

Упомянем об одном различии между западной и античной математикой. Античное числовое мышление рассматривает вещи, как они есть, в качестве величин, вне времени, в настоящем. Это привело к эвклидовой геометрии, к математической статистики учению о конических сечениях. Западная математика рассматривает вещи в плане их становления и взаимоотношения как функции. Это привело к динамике, к аналитической геометрии и от нее – к дифференциальному исчислению. В греческой математике понятия времени не встречается вовсе. Греческая физика, будучи статикой в противовес динамике – не знает применения часов и не ощущает их отсутствия.

Таким образом, западной понимание истории в корне отличается от понимания других истории другими культурами. То есть, так называемая “Всемирная история” это картина западного мироощущения, а не картина “человечества”. Для индуса и грека не существовало понятия становящегося мира, и, когда однажды угаснет цивилизация Запада, возможно, никогда не появится такая культура, для которой история была бы столь мощной формой бодрствования.

3. Западное понимание истории.

Что же такое всемирная история? “Древний мир – Средние века - Новое время” – это схема принята на Западе, она мешает понимать действительное место, ранг, срок жизни маленькой части мира, проявляющегося на почве Западной Европы со времен немецких императоров, в его отношении ко всеобщей истории человечества. Можно сколь угодно говорить о греческом средневековье и германской древности, все равно это не приводит к ясной картине, в которой находят место Китай и Мексика. Это ограничивает объем истории и сужает ее арену. В качестве полюса выступает Западная Европа, с которого и оцениваются все события всемирной истории. В тоже время не существует европейца, как исторического типа. При рассмотрении истории нельзя руководствоваться географическими рамками. Так, например, география, по словам Шпенглера, связала Запад и Россию в единое целое, что является неверным, так как русский инстинкт словами Толстого, Аксакова и Достоевского четко и глубоко отмежевывает “Европу” от “матушки России”. Восток и Запад есть понятия исторические, а не географические. Все творения античности появились под знаком отрицания континентальной разницы между Римом и Кипром, Византией и Александрией. Если допустить, что Греция во времена Перикла “находилась в Европе”, то сегодня она уже там не находится.

Имеет место оптический обман, с помощью которого тысячелетняя история Китая и Египта суживается до эпизодических событий, а приближенные к нам события приобретают раздутый вид. Нам кажется, что темп египетской, индийской или китайской истории в самом деле были медленнее, чем темп недавнего прошлого. Нельзя класть приближенные по времени и расстоянию события в основу всемирной истории. Нельзя противопоставлять “Новому времени” длиной несколько столетий тысячелетнюю историю Древнего мира, которая насчитывает десятки культур. Например, история Египта или Вавилона по масштабам совпадает с историей историю Западной Европы от Карла Великого до 1 мировой войны. С точки зрения западного человека развитые культуры вращаются вокруг него, как мнимого центра мироздания. На самом деле античность и Запад, наряду с Индией, Китаем, Египтом, арабской и мексиканской культурой – отдельные миры становления, имеющие одинаковое значение в общей картине истории.

Схема “Древний мир – Средние века – Новое время” есть в основе своей есть создание магического мирочувствования, впервые выступившего в персидской и иудейской религиях. Само словосочетание “Всемирная история” в смысле этого мирочувствования есть разовый драматический акт, сценой которого является ландшафт между Элладой и Персией. В нем достигает своего выражения строго дуалистическое сознание восточного человека в оптике катастрофы, рубежа двух эпох между сотворением мира и гибелью мира при полном, игнорировании всех элементов, не зафиксированных в священных книгах соответствующей культуры, например Библии.

Лишь на западной почве путем добавления новой эпохи- западного “Нового времени” в эту картину проникла тенденция движения. Восточная картина была покоящейся, замкнутой системой с однократным божественным действием в ее середине. Таким образом, к истории было прибавлено понятие “Нового времени”, которое не допускает продолжения процедуры и после неоднократных “растягиваний” со времен крестовых походов оказывается неспособным к дальнейшему удлинению. Выражение “Новейшее время” дает это понять. Дух запада, каким он отражался в голове отдельного человека отождествили со смыслом мира, придерживаясь мнения об окончательности настоящей эпохи. Как говорит Шпенглер, очевидно, что в потребности подводить собственной персоной итоговый баланс лежит некая потребность западноевропейского самоощущения.

4. Понимание всемирной истории О. Шпенглером.

О каждом организме известно, что его темп, форма и продолжительность жизни определены свойствами рода, к которому он принадлежит. Никто не станет полагать относительно тысячелетнего дуба, что сейчас он начнет расти. Никто не ожидает от гусеницы, видя ее ежедневный рост, что она так будет расти несколько лет. Здесь каждый с абсолютной уверенностью чувствует некую границу. Но по отношению к истории развитого человечества царит необузданный оптимизм и неограниченные возможности, но никогда естественный конец.

Но у человечества нет никакой цели, идеи, общего плана. Человечество – это зоологическое понятие или пустое слово. Если устранить этот фантом из круга проблем исторических форм, то проявляется богатство действительных форм с полнотой, подвижностью всего живого. Вместо картины линеарной истории виден спектакль множества мощных культур, которая привязана к своему материнскому ландшафту и имеет собственную форму, идею, страсти, жизнь и смерть. Есть расцветающие и стареющие культуры, народы, языки, как есть молодые и старые дубы, цветы и листья, но нет никакого стареющего “человечества”. У каждой культуры есть свои новые возможности выражения, которые появляются, созревают, увядают и никогда не повторяются. Есть многие отличные друг от друга пластики, живописи, математики, физики, каждая в себе самой замкнутая. Эти культуры, живые существа высшего ранга, растут с бесцельностью, как цветы в поле. Подобно растениям и животным, они принадлежат к живой, а не к мертвой природе. Шпенглер видит во всемирной истории картину вечного образования и преобразования, чудесного становления и прехождения органических форм. Рядовой же историк видит всемирной истории подобие ленточного глиста, неустанно откладывающего эпоху за эпохой.

Ряд “Древний мир - Средние века – Новое время” исчерпывает свое влияние. При быстром приросте исторического материала картина начинает распадаться в необозримый хаос. Выражение “Средние века”, введенное в 1667 году профессором Горном в Лейдене, покрывает сегодня бесформенную, постоянно расширяющуюся массу, которая определяется тем, что не может быть отнесено к обеим другим, более или менее упорядоченным группам. Примером тому служит сомнительная трактовка новоперсидской, арабской и русской истории. Следует отметить, говорит Шпенглер, что эта мнимая история мира поначалу ограничивается Восточным регионом Средиземноморского бассейна, а позже, начиная с переселения народов, претерпела внезапную перемену сцены и перенеслась в центральную часть Западной Европы.

Все, что говорилось на Западе о проблемах пространства, времени, движения, числа, собственности, науки оставалось узким и сомнительным, поскольку всегда стремились найти единственное решение вопроса, вместо того, чтобы осознать, что количество вопрошающих определяет и количество ответов, что всякий философский вопрос есть лишь скрытое желание получить определенный ответ, содержащийся в самом вопросе. Шпенглер пишет, что великие вопросы эпохи не постигаются в контексте преходящего, и что следует допустить группу исторически обусловленных решений, обзор которых, за вычетом всех собственных ценностных критериев и вскрывает последние тайны. Не существует абсолютно правильных и ложных точек зрения. Перед лицом таких трудных проблем, как проблема времени недостаточно обращаться к личному опыту, внутреннему голосу, разуму, мнению предшественников или современников. Таким путем узнают, что истинно для самого вопрошающего и его времени. Феномен же других культур говорит на другом языке. Для других людей существуют другие истины. Требуется еще очень много для того, чтобы всемирная история была понята как “мир-как-история”.

Подобно тому, как прослеживается рост листа из почки, образование геологических пластов, то есть судьба природы, а не ее причинность, так и история и ее органическая логика должна быть изучена, как язык человеческих форм из полноты очевидных подробностей. Вживание, созерцание, сравнение, непосредственная внутренняя уверенность, точная чувственная фантазия – таковыми должны быть средства исторического исследования. Следует увидеть объективные характеристики органических состояний, сопоставить античную культуру, как замкнутое в себе явление, как тело и выражение античной души, с египетской, индийской, вавилонской, китайской, западной культурами и искать типическое в судьбах этих больших индивидуумов, - тогда и развернется перед взором картина всемирной истории, присущая Западу.

5. Отношение истории к философии по Шпенглеру.

Остановимся на отношении морфологии всемирной истории и философии в понимании Шпенглера. По словам автора, каждое подлинное историческое рассмотрение есть подлинная философия – либо просто труд муравьев. Но философ пребывает в тяжком заблуждении относительно долговечности своих результатов. Он упускает из виду тот факт, что каждая мысль живет в историческом мире и, следовательно, разделяет общую участь всего преходящего. Он полагает, что высшее мышление обладает каким-то вечным и неизменным предметом, что великие вопросы во все времена суть одни и те же и что когда-нибудь можно было бы дать на них окончательный ответ. Но вопрос и ответ слиты здесь воедино, и каждый великий вопрос, в основе которого лежит уже страстная тоска по вполне определенному ответу, имеет значимость только жизненного символа. Нет никаких вечных истин. Каждая философия есть выражение своего, и только своего времени, и нет двух эпох с одинаковыми философиями. Водораздел пролегает не между бессмертными и преходящими учениями, а между учениями, жизненность которых удостоверена определенным промежутком времени либо и вовсе отсутствует. Непреходящесть мыслей – это иллюзия. Существенно то, какой человек обретает в них свое лицо. Чем значительнее человек, тем значительнее философия – в смысле внутренней истины великого произведения искусства. В исключительном случае она может исчерпать все содержание данной эпохи, осуществить его в себе и, придав ему значительную форму, воплотив его в великой личности, передать его таким образом дальнейшему развитию. Научный костюм, ученая маска философии не играют здесь никакой роли. Нет ничего проще, говорит Шпенглер, чем обосновывать схему на фоне отсутствующих мыслей. Но даже и превосходная мысль мало чего стоит, если ее высказывает тупица. Только жизненная необходимость определяет ранг учения. Ценность мыслителя, согласно Шпенглеру, заключается в его зоркости к великим фактам современной ему эпохи. Только здесь и решается, есть ли мыслитель выразитель души эпохи или же ловкий кузнец систем и принципов, вращающийся в дефинициях и анализах. Философ, не способный схватить и обуздать действительность, никогда не будет первоклассным. Философы досократовского времени были купцами и политиками большого стиля. Платон едва не поплатился жизнью, вознамерившись осуществить в Сиракузах свои политические идеи. Тот же Платон обнаружил несколько геометрических положений, которые дали возможность Эвклиду построить систему античной математики. Паскаль, Декарт, Лейбниц были первыми математиками и техниками своего времени. Великие философы Китая до Конфуция были государственными мужами, правящими монархами, законодателями, подобно Пифагору, Гоббсу и Лейбницу.

Философам недавнего прошлого недоставало решительной позиции в реальной жизни. Никто из них ни одним поступком, ни одной властной мыслью не посягнул на высокую политику, на развитие современной техники, народного хозяйства, на какой-либо аспект крупномасштабной действительности. Ни с одним из них не приходилось считаться в области математики, физики, общественно-политических наук, как это было еще в случае Канта. Для понимания этого достаточно взглянуть на другие эпохи. Конфуций был министром, Пифагор организовал значительное политическое движение. Гоббс был одним из инициаторов приобретения Южной Америки для Англии. Лейбниц был основателем дифференциального исчисления и автором политических трудов.

Таким образом, упущен из виду последний смысл философской активности. Ее путают с проповедью, агитацией, фельетоном или специальной наукой. Шпенглер задает вопрос о возможности вообще существования в таких условиях философской науки и говорит о закате современной философии, отмечая, что лучше уж заниматься фермерством, чем пережевывать “жвачку” затасканных тем. Что не охватывает и не изменяет эпохи, то не должно подлежать оглашению. Как одно из доказательств заката философской науки Шпенглер приводит то, что в настоящее время уже и история философии рассматривается как серьезная тема философии. Таким образом, говорит Шпенглер, появилась необходимость выработки некоего заключительного учения, которое учитывало бы ключевую для понимания истории противоположность истории и природы.