Технический детерминизм

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Технический детерминизм

Технический детерминизм

МIНIСТЕРСТВО ОСВIТИ I НАУКИ УКРАЇНИ

ХАРКIВСЬКИЙ НАЦІОНАЛЬНИЙ УНIВЕРСИТЕТ РАДIОЕЛЕКТРОНIКИ

Кафедра Філософії

КОНТРОЛЬНА РОБОТА

з дисципліни

“Філософія науки “

Харків 2010

Технический детерминизм

Если мы продумаем до конца все следствия, которые вытекают из философских предпосылок детерминизма, то нас безусловно поразит их невероятность, и в конечном счете мы едва ли согласимся с чудовищным характером самой идеи универсального детерминизма. Однако если мы захотим обратиться в этой связи к доказательствам, то произведем, видимо, впечатление людей невежливых по отношению к метафизикам; в действительности их следовало бы спросить: "Неужели вы искренне верите, что взбрыкивание лошади на французских полях влияет на полет бабочки на островах Сонда?". И ведь найдутся философы, которые будут упрямо говорить "да", добавляя при этом, что, конечно, действие далекой причины воспринято быть не может, но тем не менее оно существует. Они мыслят философски, хотя наблюдают, как и все остальные, совершенно другие вещи.

Эти философы являются жертвами идеи пространства. Они приписывают реальности такой вид существования, который в действительности суть особая онтология этой идеи. Пространство, полагают они, имеет неограниченное "существование", поэтому и реальность, заключенная в нем, имеет ту же универсальную детерминацию, что и бесконечное пространство. Даже если мы призовем их к проведению позитивного опыта, если мы потребуем от философа, стоящего на позициях универсального детерминизма, изучить детерминизм частного явления, например детерминизм механического явления или детерминизм электромагнитного или химического явления, то он ответит на это, ссылаясь на элементарное представление бесконечной протяженности: неважно что расположено, неважно где, неважно когда, важно, что всюду оно привносит эффект своего существования.

Так появляется в области философского детерминизма, не нуждающегося в опыте для подтверждения своей абсолютности, царство формул: Все взаимосвязано - Все во всем - Ничто не возникает из ничего - Пустота не имеет реальности - Бытие не может быть ограничено небытием - Вселенная - это единое целое. И философский детерминизм становится, таким образом, как бы комментарием идеи всеобщности. А идея целостности, столь ясная в случае, например, полноты какой-либо коллекции, вытесняется туманной и неясной идеей неопределенного Целого.

Однако при этом философы опираются на мнение Лапласа о том, что “мы должны рассматривать настоящее состояние Вселенной как следствие из предыдущего состояния и как причину последующего”. Что “ум, которому были бы известны для какого-либо данного момента все силы, одушевляющие природу, и соответствующее положение всех ее составных частей, если бы вдобавок он оказался достаточно мощным, чтобы подчинить эти данные анализу, обнял бы в одной формуле движения величайших тел Вселенной наравне с движением легчайших атомов; тогда не осталось бы ничего, что было бы ему не подвластно, и будущее так же, как и прошедшее, предстало бы перед его взором. Все усилия человеческого духа в поисках истины направлены на бесконечное приближение к разуму, который мы способны себе вообразить”.

На наш взгляд, этот отрывок, на который часто ссылаются во время философских дискуссий, несет явную печать неоправданного идеализма, причем тем более характерную, что часто цитируют и другое выражение Лапласа: "Я не нуждаюсь в гипотезе Бога для объяснения Вселенной". Не замечают, что гипотеза математика (обладателя формулы, объединяющей прошлое и будущее всех движений), выступает в таком случае субститутом той же "гипотезы Бога". На самом деле, если быть более точным, механическая наивная универсальность, допускаемая Лапласом, есть просто идеалистическая конструкция. Я не вижу, каким образом мы могли бы приложить ее к реальности. Если человеческий дух действительно способен на определение всех движений, сколь бы малыми они не были во всей Вселенной, то мы должны прийти к некоему детерминизму необозначаемого. Погруженный в механизм разобщенных явлений, дух не в состоянии овладеть различными значениями феноменологии. В действительности философская мысль так же, как и научная, имеет отношение к структурным явлениям, к уже определенным системам, которые посредством хорошо проведенных аппроксимаций могут быть описаны отдельно. Т.е. правомерно задать следующий вопрос: а что бы ответил Лаплас, если бы мы попросили его уточнить понятие составных частей природы? Не являются ли они простыми субстанциализациями функции иметь место? Когда он указывает как на некую первичную данность на "соответствующее положение всех составных частей природы", то не имеет ли он имплицитно в виду способ, с помощью которого разум членит природу? Не становится ли он жертвой не обсуждаемого идеалистического подхода, не соотносимого с позитивным опытом? Ведь достаточно изменить тип опытов, достаточно не связывать существующую часть с первоначальными праздными намерениями духа, чтобы проблема конструирования или членения "природы" изменила само понятие существующего. Так мы возвращаемся неизбежно к философским основам понятия сфер бытия. Следуя за эффективными усилиями мысли и научного опыта, можно с уверенностью сказать, что существующее находится в столь разнообразных связях в мире опыта, что его пространственное и временное описание отнюдь не решает проблемы выявления всех его детерминаций. Универсальный детерминизм, ограниченный пространственным описанием, - даже если его и можно выразить, даже если он не был бы простой идеалистической гипотезой, - не дает достаточного простора для изучения реальных связей явлений.

Впрочем, если бы это было необходимо, то мы могли бы, основываясь на квантовой науке, указать на пределы механического детерминизма, претендующего на "подчинение" всей Вселенной, исходя из частного локального действия.

В самом деле, если энергия, присущая какому либо механическому частному явлению, должна распространиться, как это предполагает универсальный детерминизм, во всех направлениях и таким образом, чтобы воспринимать во всех точках Вселенной, то, видимо, она должна быть распределена столь мощным разделителем, чтобы оказаться все же доступной улавливанию, т.е. действовать на любой представимый детектор. Если же этого не происходит и мы сталкиваемся с ограничениями, то не только из-за недостаточности человеческих средств. Фактически это самопроявление природы, подвергающейся в таком случае тому же типу сомнения, что и при всяком применении принципа Гейзенберга. Мы затрагиваем здесь весьма спорный момент, связанный с тем, что многие философы, по-видимому, не способны воспринять одновременно реализм принципа Гейзенберга и его роль в качестве рационалистического постулата, тогда как для нас реализм и рационализм прочно связаны. Это вытекает из самого принципа прикладного рационализма, которому мы следуем.

Таким образом, как только мы выводим механику на уровень более тонкой аппроксимации, каковой является квантовая механика, мы приходим к некоему пункту, с точки зрения которого абсолютный детерминизм, включающий все пространство, исходящий из монолитного пространства, упраздняется. Квантовая механика, формулируемая в терминах микрофизики, вносит своего рода поправку в обычные представления о неограниченной Вселенной. Мир может быть воспринят как сплошной, замкнутый, как некий единый блок, передающий движение, только при условии, что мы будем придерживаться кинематической точки зрения или же оставаться в рамках подхода, игнорирующего рассмотрение сил.

Следовательно, мир не является, как в картезианской физике, материализованным пространством. Мы изучаем лишь геометрический детерминизм.

Реальный мир и динамический детерминизм, который он включает, требует динамических представлений и разработки нового философского словаря. Если слово индукция утратило свой смысл, то мы предложили бы использовать его в контексте динамизирующих представлений. Ибо неважно, назовем ли мы их динамическими представлениями, индукциями или кондукциями, существенно то, что они вводят нас в сферу непосредственного реализма энергии. Именно реализм энергии диктует необходимость постановки проблем рационализма в области, которая не является единственной областью геометрии. Он требует от философа, который хочет чему-то научиться из опыта современной науки, обращения к некартезианской эпистемологии.

Впрочем, существует особо тонкая область, в которой всемирный детерминизм все же может черпать свои аргументы. Это область света или, говоря шире, область излучения.

В самом деле, даже самые отдаленные звезды действуют на нашу сетчатку, на наш научный аппарат. В этом смысле техника спектрального анализа может, очевидно, снабдить учение детерминизма достаточно вескими аргументами. Будучи взятым в его индивидуальном аспекте, фотон определяется в зависимости от луча, который доносит до нас без какого-либо угасания и ослабления атомное явление, сформированное в звездной сфере.

Стоит нам внимательнее рассмотреть это возражение, как мы убедимся в его конструктивности; оно как бы вводит нас в круг специального типа детерминизма, который из соображений удобства мы назвали бы линейным детерминизмом. Ведь если световое явление или, в более общем виде, явление изучения предохранено от каких либо потерь, то только потому, что оно не относится ко всему пространству, как это было в случае с глобальным детерминизмом. На своей траектории, на линии луча фотон сохраняет свою сущность, поскольку сохраняет свою энергию. Он может вызывать явления только на своей траектории. Рожденный из импульса, в случае столкновения он гибнет. Он действительно обладает линейным детерминизмом.

Математические концепции, согласно которым световой луч является геодезическим явлением пространства-времени, также подчеркивают важность понятия линейного детерминизма.

Но останемся на уровне наших простых философских размышлений. И будем считать, что "прочность, детерминизма зависит от характера линейных связей. Технические образы этого мы находим в механизмах разной степени свободы, которые позволяют судить о технических возможностях линейного детерминизма. Движущееся тело, которое скользит по наклонной плоскости, является в этом смысле фундаментальным уроком. Шкив и рычаг дают нам примеры кинетических преобразований, отвечающих характеру именно линейного детерминизма.

Разумеется, мы можем создать и соответственно помыслить механизмы с многими степенями свободы. Но слова не должны нас обманывать. В механике та или иная степень, тот или иной уровень свободы определяются линиями сцепления. И можно легко себе представить, что не все эти уровни обладают одинаковой чувствительностью, что и является причиной появления понятия, которое, с нашей точки зрения, обогащает понятие множественности детерминаций. Это понятие функциональности.

Следовательно, чтобы судить о детерминации явлений, необходимо прежде выделить совокупность функциональностей, отвлекаясь при этом от наличия и размерности тех или иных функциональных аспектов. И здесь мы сталкиваемся с понятием, которое было предложено нами в последней главе книги "Прикладной рационализм": это понятие топологического детерминизма. Остановимся на нем несколько подробнее.

Есть один факт, на который, к сожалению, пока не обращалось должного внимания; он связан с тем, что любое доказательство детерминизма идет как бы от одного сформированного явления к другому сформированному явлению. Дабы не растворять причину явлений в неопределенности каузальных связей, мы можем говорить о причинных отношениях между двумя точно различаемыми аспектами процесса эволюции. Всякая причинная феноменология дискретна. О результате, которых следует за причиной, говорят только по тому, что он отличается от причины. С этим отличием и связывают изменение порядка существования явлений, как и переход от феноменологии чувственного плана к феноменологии другого плана. Жара (тепловое ощущение) ведет к расширению тел (визуальные ощущения). Благодаря именно этой феноменологической дискретности идея причины обретает свой точный, элементарный смысл. Как утверждает Г. Вейль, "причина и результат принадлежат к разным сферам существования". Цветок дает плод. И неважно, что цветок мака является красным, а его семена более или менее круглыми, опиум всегда производит опьяняющий эффект. Научные обозначения, несмотря на требование строгости, допускают тем не менее отклонения в том круге явлений, которые подпадают под действие закона. Скажем, если мы хотим проиллюстрировать явление нагревания, то размер капель воды, вылитой на разогретую докрасна металлическую пластину, не будет столь важен. Закон проявит себя в любом случае. Даже в явлениях материального мира детерминизм прочитывается "от буквы к букве".

И эта детерминация эволюции от буквы к букве не содержит ничего метафизического. Напротив, она и ставит метафизику неограниченного детерминизма в зависимость от реализма доказательств, которые должны быть представлены. Все, что экспериментально гарантирует нам ценность выявленной связи, происходит между двумя определенными явлениями, между двумя узнаваемыми явлениями. Необходимо, чтобы два связанных между собой явления могли противостоять деформации, проявлять когеренцию своих сущностных переменных. С функциональной точки зрения, можно было бы установить даже некую диалектику между когеренцией различных функций явления, с одной стороны, и допускаемой последовательной вариабельностью их, с другой.

В рамках же более строгого вариационного исследования можно было бы рассмотреть проблему тонких функциональностей, изучить чувствительность переменных и устранить явление вырождения. В результате мы пришли бы к настоящему алгебраическому детерминизму, который мог бы стать основой любой систематики измерений. Размерность явлений обязательно подвергается предварительной систематике. Топологический детерминизм решает на уровне группы переменных то, что изучается в области детерминизма меры, правда, с одной оговоркой.

В силу того, что момент топологического детерминизма, промежуточный момент между сверхбогатым описанием явлений и точной мерой переменных, установить невозможно, легко впасть в некие излишества числовых определений. Ибо легко вообразить, что все поддается измерению. Когда Прудон говорил, что отношение между мужчиной и женщиной подобно 3 и 2, то он как бы выдвигал определение, которое не имело смысла. Затем в его книге эта пропорция выросла до соотношения 27 и 8. Когда начинают исчислять неисчислимое, никогда не знают, где остановиться. Мы можем возвести, как это и делает в данном случае Прудон, в третью степень самую обыкновенную глупость. Этого примера достаточно: мы могли бы легко открыть солидное досье по неконгруэнтным числовым определениям.

Ограниченный детерминизм, линейный детерминизм, топологический детерминизм, измеренный детерминизм - все эти нюансы позволяют говорить о множественности детерминизмов. Любой детерминизм носит частный, обособленный, региональный характер. Его можно рассматривать лишь с определенной, специальной точки зрения, в порядке обозначенной величины и в границах, выраженных эксплицитно, или подразумеваемых.

Иначе говоря, все что нами столь тщательно исследовалось (в этой книге), было определено и отнесено к конкретному типу детерминизма. Даже принцип неопределенности Гейзенберга получил определенную юрисдикцию, будучи связанным с той областью детерминизма, где находит свое приложение алгебра и действуют строгие алгебраические законы. В результате была систематизирована неопределенность и открыто поле предвидения в отношении тех явлений, что доступны наблюдению.

И все же, хотя мы считаем, что научная мысль во всех областях знания не может обходиться без детерминизма, из этого отнюдь не следует, что все, согласно философской формуле, уже определено. В частности, эта формула не имеет никакого смысла для технического специалиста, поскольку его задача состоит как раз в том, чтобы, не порывая с областью детерминизма, избавиться от всего, что может хоть как-то повлиять на специальный детерминизм его техники. Поэтому он будет устранять помехи, пытаться справиться с нарушениями, следить за чистотой; он будет наблюдать за режимом и нормальным ходом работы, за все большей согласованностью частей своего оборудования и научных законов. Он будет работать все лучше и лучше, чтобы преодолеть любые проявления неограниченного детерминизма и создать структуру хорошо определенного детерминизма, являющегося целью его техники. Иначе, если он будет считать, что все пребывает во всем, что все действует на все, он лишится понимания инструмента и утратит саму основу доверия к технике.

Но в таком случае понятие детерминизма явно указывает на стремление человека к освоению природы. Великим детерминирующим фактором является человеческий фактор, человеческий фактор человеческой науки. Завершая это рассуждение, попытаемся полностью выявить этот фактор. А для этого, не боясь повториться, посмотрим на вещи как бы сверху. Поразмыслим просто над понятием причинности, чтобы увидеть, с какой новой стороны оно определяется в научном познании. Все различия, которые мы установили в отношении детерминизма, проявятся при этом и здесь, в связи с понятием причины, однако с теми нюансами, которые и узаконивают, как мы полагаем, их повторное появление.

Само собой разумеется, что человек всегда стремится к познанию главных причин.

Но мы ослабим нашу оценку детерминизма, чтобы показать, обращаясь к понятию причинности, что оно уточняется и специфицируется скорее не на уровне обычного познания, а на уровне, скажем так, современных научных поисков.

Обычно принято думать, что понятием естественной причины описывается некая непосредственная, прямая связь между предметами. Но даже если это понятие основывается на таком примитивном убеждении, оно подразумевает некое мыслящее, активное я. Я, которое утверждает мысль в качестве субститута действия, которое соединяет посредством мысли фундаментальные элементы, конституирующие причину, и которой оно пользуется как демиургом. Таков обычный взгляд на вещи. Между тем, с научной точки зрения, определение причины требует субъекта обучающегося, который хочет обучаться, субъекта, идущего к рациональному знанию. Поэтому следует обратиться к внутренней, интимной технике выработки причины. Только если я сам соединяю элементы причины, причинность становится объектом синтетического понятия. Разумеется, это соединение причинно-вызывающих элементов может производиться и случайной личностью. Я могу командовать "причинными" силами; могу верить, что командую, воображать, что командую. Человек, чтобы постичь Вселенную, творит в силу необходимости богов, которых наделяет универсальной способностью. Существует некий империализм причинности, или, лучше сказать, поскольку это характеризует любой империализм, фикция империализма. Познать естественную причину - значит вообразить себя властелином Вселенной. Отсюда все эти знаменитые формулы типа формулы типа "знать, чтобы мочь" с их горделивой скромностью. Совершенно очевидно, что империализм, уверенный в знании причины, подобен некоей анонимной администрации, в силу чего вся наука или, точнее, все научное сообщество и предстает как гарант научного закона. Хотя в действительности важно выявить отношение между знать и мочь на уровне детали закона. Нужно понимать, а это находится за пределами знания. Лишь тогда оно предстает во всей своей мощи. Понимать явление - значит подвергнуть его некоей потенциальности моего причиновызывающего я, моего колеблющегося я, моего дискутирующего (уверенного в победе) я с любым другим субъектом, который отказывается понимать причинность явления, о которой теперь знает мое я. Хотим мы этого или нет, но мы должны учитывать момент личного убеждения, когда обращаемся к интегральной психологии рационального субъекта, рационализирующего субъекта, цепляющегося за причину. Так возникает печальная полемика, скрытая, глухая, по поводу рационального сознания, обретаемого путем преодоления многочисленных ошибок. Любая реальная причина представляется на фоне химер. И рационалистический субъект должен разоблачать этих химер для доказательства и осознания реальной причины.

Тот факт, что причина получает свой статус на уровне некоего предсознания субъекта, хорошо виден в случае обращения к обобщающему характеру причины. Когда мы говорим о неясных причинах, Это является свидетельством того, что мы плохо знаем основную причину, что мы не обладаем точными знаниями. Если бы деятельность субъекта не задавалась виртуально, пришлось бы рассматривать с привлечением всей феноменологии эволюцию всей Вселенной, описывать Вселенную во всем ее объеме, как бы целиком опрокинув философский детерминизм в сферу вербального. Любая централизация, сколь бы метафоричной она ни была, или сколь бы реалистичной мы ее не полагали, является виртуальной субъективацией. Она будет иметь свои объективные функции лишь тогда, когда фиксируемая точка обобщения будет представлена в виде когеренции доводов.

Как бы там ни было, Вселенная не является объектом. Мы не можем проникнуть в становление Вселенной. Мы можем лишь говорить о становлении некоторых категорий, характеризующих Вселенную. Весь наш опыт и все наши знания относительны и связаны с частной феноменологией, целостность которой мы не в состоянии воспринять.

Мы можем говорить о причинности, только представив, по крайней мере в воображении, возможность овладения исходными условиями опыта. Лишь раскрыв начальные условия, которые определяют развитие явления, мы, по меньшей мере, получаем возможность думать, если захотим, о развитии явления.

Причина полностью никогда не является эмпирической. Первоначально она всегда скрыта, скрыта хотя бы в ошибках начинающихся поисков, в тумане наивности. Она может быть познана, только если входит в систему причин, если прошла своего рода причинный экзамен. Не существует особых, исключительных причин. Исключительная причина - это чудо. А чудо не просвещает.

Если следовать за юмовским обесцениванием причины, то придется признать, что самая обычная причина имеет некий привкус исключительности. Она представляет собой обезличенное исключение. Во всяком случае ее можно, без всяких на то оснований, воспринимать как исключение.

И еще: наблюдение за ходом причин и следствий протекает в человеческом времени, во времени, выраженном в опыте субъектов. А это слишком грубая ткань. Нельзя линейно следовать за причинным потоком. Фиксируя его, мы движемся от точки к точке. И при этом именно рациональность дает сигнал к отправлению, догматически уверяя нас в неизбежности результата. Любая наблюденная причина обманчива. Мы не знаем причины хода событий. Но все, к счастью, изменится, если мы сможем математизировать непрерывность времени, когда мы заменим антропоморфное понятие причины научным понятием функции и, опираясь на технику причинности, попытаемся выявить принципы связи.

Но тогда индивидуальный субъект будет устранен. Или, точнее, такая решительная инверсия позволит нам воспринимать причинность на уровне власти любого субъекта. И этот любой субъект не будет эмпирическим субъектом, занимающимся лишь эмпирическим познанием. Но он будет абсолютно уверен в своей правоте, ибо это рациональный субъект, субъект, у которого есть гарантии быть субъектом просвещающего рационализма и способность передавать рациональные знания. Короче, это субъект научного сообщества.

Так, на основе рациональности причин, представленных математикой функций, появляется гарантия того, что мы можем прийти к двойной объективности: рационального и реального. В своих примитивных формах причинность была магической и анимистической, т.е. ускоренной в сфере бессознательного, где все было смешано и психологически неопределенно. В развитой же научной форме, в четко разработанной математической форме причинность есть гений. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к истории наук: все основопологающие причины, все великие принципы сводятся к одному имени. Сила притяжения обратно пропорциональна квадрату расстояния - гласит "ньютонов" закон. Электрическая причина связана с человеческим гением, с его столь многочисленными проявлениями, что незаметно это стало анонимным. Если бы не было человека на Земле, то не была бы открыта электрическая причинность, которая существует между молнией и громом в виде вспышки и разряда. Только люди могут посылать электричество по проводам. Только они оказались способны преобразовать электрические явления и придать им форму линейной причинности кабеля со всеми проблемами его отводов. Пуанкаре как-то заметил, что если бы в истории науки беспроволочный телеграф был изобретен раньше кабельного, то последний был бы лишь модификацией, улучшенным вариантом первого.

Невозможно передать звук с одного континента на другой, пользуясь природными средствами, сколь бы мощными они ни казались. Необходим "электронный" посредник, и он является человеческим, социальным. Помимо биосферы и ионосферы, человек выделил радиосферу с ее технической причинностью. Радиотехника подвержена влиянию помех и магнитных бурь. Но именно эти помехи, эти естественные нарушения, вызываемые природными явлениями, и помогают нам лучше понять подлинную мощь техники, ограничивающей либо преодолевающей последствия их влияния. Техническая причинность утверждается, несмотря на природную хаотическую причинность.

Как прекрасно сказал Анри Лефевр: "Производственная деятельность ведет к выявлению в естественном объекте разного рода детерминизмов; их множественность соотносится с самыми разными науками, техническими специальностями и областями познания. Реальный и активный человек устанавливает, таким образом, детерминистические связи". На следующей странице он несколько ослабляет эти различия, но не прорывает с человеческим подходом, который, и на наш взгляд, является определяющим в случае детерминизма. Он пишет: "Разрыв мира на частные детерминизмы постоянно преодолевается в жизни и практике, и диалектическое единство, которое непрерывно воспроизводится, ориентировано к высшему единству в той мере, в какой человек добивается самореализации, создает из себя специфическое единство, охватывающее природу".

Таким образом, детерминизм становится общей доктриной после, а не до частных определений. Говорить о нем как об универсальном детерминизме значило бы перечеркнуть все усилия по детализации, любые человеческие усилия, направленные на поиск частной детерминации. В таком случае легко впасть в своего рода фатализм материи, радикально отличающийся от технического материализма.

А. Лефевр, подчеркивая важность человеческого фактора, указывает на связный, консолидирующий характер научного детерминизма. "Всякий детерминизм выявляется путем практической и в каком-то смысле объективной операции из бесконечной реальности природы, из нарушающих причин и всякого рода случайностей. Любой детерминизм представляет собой некую связную серию".

Именно эта связность технического детерминизма обеспечивает синтез тезиса и антитезиса. И это понятно, поскольку посредством своеобразной техники отрицания и устанавливаются в техническом оборудовании необходимые барьеры для того, чтобы последствия далеких причин, внешних причин не проявлялись. Следовательно, любое техническое устройство отрицает лапласовский детерминизм. Достаточно посмотреть на то, как совершенствуется техника, в частности техника радио, чтобы увидеть игру упраздняемых помех и консолидирующего детерминизма. Данная игра возможна лишь как следствие тесной кооперации теории и техники. Связный детерминизм является понятым детерминизмом. Он устанавливается, если следовать по пути прикладного детерминизма.

Итак, развитие научной мысли в ее современных формах проявляется как единство гения и техники. Природа побеждена дважды: побеждена в своей тайне и в своих силах. Человек стремится управлять природой, внося одновременно порядок в свои мысли и в свою работу. Рационализм играет, таким образом, диалектическую роль. И можно впасть, очевидно, в плеоназм, сказав, что рационализм есть философия рефлексии. Однако если мы действительно начнем размышлять по поводу техники, которая уже является продуктом рефлексии, то поймем, что тот непрерывный круг, по которому движется научная мысль от теории к технике и к прошедшим теоретическую проработку новым техническим результатам, как раз и задает нам новое человеческое движение.

Данная столь сильная, столь необходимая связь между теорией и техникой выступает для нас в том, что выявляется в виде человеческого специального детерминизма, - как эпистемологический детерминизм, который не был столь значимым несколько веков назад, в момент появления наряду с математикой экспериментального знания. Поэтому невозможно, как мы считаем, постичь этот детерминизм, разрывая два эти понятия, идя по двум разным путям. Ибо в двух этих формах - мысли и научного эксперимента - этот детерминизм и проявляет свою плодотворность, свое двойное превосходство, выступая в виде человеческого усилия.

Но сколько требуется философу умственных усилий для того, чтобы разграничить, развести, с одной стороны, понятие органического детерминизма, с его вниманием к решающим аспектам эксперимента, и, с другой стороны, детерминизм беспорядка с его фатальной страстью к деталям не только незначительным, но и неэффективным! Сколько философского труда необходимо, чтобы прояснить отношения между человеческими детерминациями и детерминизмом, который они в себя включают и без которого немыслимы! какие многочисленные, наконец, и важные уточнения должны быть сделаны философией человеческих ценностей, чтобы возвести на их законном месте ценности познания. В этом случае действительно приходится признать, что человек имеет судьбу познания. Что он действительно является существом, "которое дышит разумом". И эта судьба не имеет конца. Это доказывает и вся история научных исследований. Самые изящные проблемы ставятся на вершине культуры. Познавать - значит пробуждать одно-единственное желание: познавать глубже, познавать лучше. Подлинная функция прошлой культуры - обеспечение будущего культуры. Как справедливо заметил Франц фон Баадер, человеческая культура есть стремление человека к овладению культурой: "Мы являемся живой книгой, которая пробуждает в нас не только желание начать читать, но и желание начать писать".