Возникновение марксистской философии и ее судьба в 20 столетии

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Возникновение марксистской философии и ее судьба в 20 столетии

Возникновение марксистской философии и ее судьба в 20 столетии

РЕФЕРАТ

по теме:

«Возникновение марксистской философии и ее судьба в XX столетии»

1. Зарождение марксистской философии

К середине XIX в. в странах Западной Европы капитализм достигает своей зрелости, более того, обнажаются противоречия, объективно присущие его способу производства, базирующемуся на частной собственности. В странах, сохранивших пережитки феодализма, противоречия в экономике и политике, усугубляемые устаревшими формами власти и духовным притеснением трудящихся масс, оказываются еще более острыми. Быстрое развитие промышленности, подталкиваемое растущим капиталом и погоней за прибылью, привело к обнищанию большей части «свободных граждан». Установленные «победой разума» общественные и государственные учреждения оказались за весьма короткий срок выразителями экономических интересов буржуазии и ее политической воли. Следствием безудержной погони европейской буржуазии за прибылью и экономической экспансии уже начиная с 1825 г. стали периодически повторяющиеся экономические кризисы.

Укрупнение промышленного производства, которое стало необходимым условием экономического развития и следствием технических изобретений, создавало условия для объединения наемных рабочих в организованный и сплоченный самими условиями крупного машинного производства класс - пролетариат. С выходом на историческую арену пролетариата как класса его интересы и классовые устремления требовали теоретического и идеологического оформления, новой философии, отличной от философии Просвещения, сыгравшей свою историческую роль в эпоху буржуазных революций.

Возникшие социалистические учения А. Сен-Симона (1760-1825), Ш. Фурье (1772-1837), Р. Оуэна (1771-1858) уже в начале XIX в. отразили усиливающееся угнетение трудящихся, представляли собой попытку разрешить социальные противоречия капитализма. Они не только критиковали капиталистическое общество и мечтали о лучшем строе, но и изобретали новую систему общественного устройства, стремясь навязать ее существующему обществу посредством пропаганды и показательных примеров. Однако условия для таких преобразований еще не сформировались. Во-первых, сами по себе их идеи соответствовали незрелому состоянию капиталистического общества и рабочего класса как организованной социальной силы. Во-вторых, их теории оставались утопичными. Не выявляя объективных основ жизни общества, они не поднимались до реалистического, т.е. материалистического понимания истории.

Это оказалось возможным лишь к середине XIX в. таким гигантам мысли, как К. Маркс (1818-1883) и Ф. Энгельс (1820-1895), идеи которых сформировались в Германии.

В юношеские годы Маркс и Энгельс пережили увлечение философией Гегеля, затем отрезвляющее влияние материалистических и антирелигиозных трудов Фейербаха. Однако их жизненные взгляды и научные идеи вырастали все же из реального жизненного опыта, из столкновения с острейшими социально-политическими проблемами в тот период их жизни, который был связан с их деятельностью в «Рейнской газете» (1842-1843) и «Немецко-французском ежегоднике» (1844). Этот период положил начало их дружбе и творческому сотрудничеству вплоть до смерти Маркса в Лондоне, куда он под давлением германских властей вынужден был уехать в 1850 г.

Ни Маркс, ни Энгельс не были, в отличие от корифеев классической философии, профессорами университетов, располагавшими своим временем для специальной разработки философских трудов. Из философских произведений Маркса его единомышленникам были известны лишь «Тезисы о Фейербахе» - кратное изложение его зрелых философских взглядов, написанное в 1845 г. и случайно обнаруженное Энгельсом в бумагах Маркса лишь после его смерти. В полной мере философским сочинением Энгельса была лишь работа «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» (1876). С апреля по август 1844 г. Маркс работал в Париже над произведением, так и оставшимся незаконченным и впервые полностью опубликованным лишь в 1932 г. под названием «Экономическо-философские рукописи 1844 года», которое обнаруживает его глубокий интерес к проблеме человека. Изложенное в этой работе учение об отчуждении и присвоении человеком собственной сущности, т.е. об экономических причинах и возможностях устранения эксплуатации и порабощения людей, было серьезным шагом на пути к новому мировоззрению. Однако Маркс отложил работу в этом направлении, видимо, понимая, что для более конкретного решения вопроса о реальном освобождении человека и преодолении отчуждения личности нужна серьезная исследовательская работа, которая бы основывалась на реальном фактическом материале.

Бессмысленно поэтому рассуждать о том, что было начальным звеном в формировании взглядов Маркса и Энгельса: их конкретные политические предпочтения, сложившиеся в практическом опыте, определяли философское мировоззрение, или наоборот, философские идеи, вытекавшие из критического осмысления классической философии Гегеля и Фейербаха, стали отправной точкой их политической платформы. Одно питало и поддерживало другое. Важно, что цели реальной борьбы за переустройство общества всегда стояли на первом плане в деятельности этих великих гуманистов XIX в. и что они были мыслителями своей эпохи, понятыми и принятыми массами. Вне контекста эпохи XIX в. и развития философской мысли этого времени рассуждения о значении марксизма по существу некорректны.

Работая в «Рейнской газете», Маркс в своих статьях выступает в защиту крестьян, притесняемых помещиками, в защиту виноделов, разоряемых налоговой политикой прусского правительства, за свободу печати, гражданские права и т.д. Именно на этой основе складывается его понимание классового характера государственной власти в Германии. Он приходит также к выводу, что и церковь, а вместе с тем и старая философия остаются на стороне государства, т.е. по сути враждебны интересам трудящихся. Примерно тем же путем формировались взгляды Энгельса. В 1841 г. он выступил против идеализма Шеллинга, ставшего политическим реакционером, проповедовавшим религиозный мистицизм и покорность феодальным порядкам в Германии. Энгельс обнаруживает глубокое противоречие между диалектическим методом и консервативной идеалистической системой Гегеля, провозглашавшей завершение мировой истории на стадии конституционной монархии. Во время своего пребывания в Англии в 1842-1844 гг. Энгельс воочию видит ужасающие последствия развития капитализма в самой передовой для того времени стране и принимает непосредственное участие в чартистском движении.

Развитие взглядов Маркса и Энгельса и течение исторических событий совпали. «Подобно тому как философия находит в пролетариате свое материальное оружие, так и пролетариат находит в философии свое духовное оружие…», - резюмирует этот период своей биографии Маркс. Это была историческая неизбежность, которая придавала практическую, социальную действенность их философии и мощную идейную сплоченность рабочему и социал-демократическому движению. Такое понимание материализма, основывающегося на изучении объективных основ общественных процессов, практики как материальной, т.е. производственной и революционно-преобразующей деятельности людей, было на порядок выше истолкования практики во всей предшествующей философии, включая просветителей, Гегеля и Фейербаха. Материализм окончательно перешел со стадии созерцательной, чувственной, предметно-эмпирической на уровень практической и теоретической основы философского мировоззрения. Подчеркнем, однако, что это был материализм для своего времени. Это был материализм против объективного идеализма Гегеля, материализм против субъективного идеализма Беркли и Юма, это был материализм против идеализма всех форм во взглядах на историю и общественную жизнь. И это, безусловно, был материализм, предназначенный для просвещения угнетенных масс, т.е. материализм для второй половины XIX в. И этот материализм должен был быть с той же исторической неизбежностью именно диалектическим.

Диалектика как философская концепция буквально навязывалась всем ходом общественного развития, достижениями предшествующих философских школ и естествознания первой половины XIX столетия.

Блестящие догадки натурфилософии XVIII в. получили таким образом серьезное научное обоснование. В начале 40-х гг. XIX в. немецкий врач Р. Майер открыл закон, согласно которому определенное количество движения в одной форме (механической, тепловой и т.д.) превращается в равное ему количество движения в другой форме. Теоретически и экспериментально этот закон был обоснован Г. Гельмгольцем и М. Фарадеем, а Дж. Джоуль и Э. Ленц установили механический эквивалент теплоты, подсчитав, какое количество механической энергии дает единица тепловой. Таким образом, было доказано, что механическое перемещение, теплота, электричество, химические превращения представляют собой качественно различающиеся формы движения материи. Отсюда следовали важнейшие философские выводы о том, что материя не возникает и не уничтожается, существующие формы движения превращаются друг в друга строго закономерно.

Клеточная теория строения живого организма, созданная немецкими биологами М. Шлейденоми и Т. Шванном в 1838-1939 гг., показала, что ткани животных и растительных организмов состоят из клеток, обладающих свойствами воспроизведения и отмирания, имеют одну и ту же структуру и выполняют одну и ту же физиологическую функцию. Это указывало не только на внутреннее единство всех живых существ, но и на единство их происхождения, а также на механизмы развития живых организмов путем размножения клеток. Теория Ч. Дарвина о происхождении и развитии видов животных и растительных организмов путем естественного отбора положила конец представлениям о сверхъестественном сотворении их и неизменности результатов Божественного промысла. При этом Дарвин не ограничился догадками своих предшественников. На основе огромного фактического материала он обосновал закономерности образования различных видов живого, объяснил целесообразное строение живых организмов и их приспособленность к природным условиям действием естественного отбора. Гипотеза Канта - Лапласа, уже упомянутая выше, проливала свет на закономерный характер космических процессов, указав на возможный естественный механизм возникновения нашей Вселенной, продвинув идею развития и в область космологических теорий.

Самими этими открытиями, с одной стороны, были повержены умозрительные, чисто логические опоры гегелевской мировой схематики. Однако, с другой стороны, основные идеи диалектики Гегеля - идеи развития и универсальной связи явлений - получили неожиданно убедительное подтверждение и перспективы дальнейшего развития на новом научном фундаменте. Заслуга классиков марксизма состояла в том, что они в своих взглядах и философских трудах смогли осуществить исторический синтез этих тенденций в естествознании и философии, осознать значение научных открытий для диалектики (и материализма) и значение диалектики для современного и будущего естествознания. Их диалектика, безусловно, позволила преодолеть многие «недостатки» предшествующей философии, прежде всего историческую ограниченность материализма XVI11 в. и даже фейербаховского, оказавшего на взгляды Маркса и Энгельса особенно сильное влияние. Очевидна полемическая заостренность их диалектики как против метафизики, созерцательности, односторонности материализма, так и против схематизма и умозрительности гегелевской диалектики. Естественно, что эта полемичность сама по себе придавала их положениям излишнюю зачастую прямолинейность и чрезмерную категоричность.

Их преемникам в философии предстояло проделать колоссальную работу не только для того, чтобы использовать их идеи в практике преобразования мира, но и для глубокого проникновения в самую суть их мысли. Их преемникам надлежало следовать духу их учения в большей степени, чем самой его «букве», ибо душой этого учения была именно диалектика, беспощадная ко всему «раз навсегда установленному, безусловному, святому». Та форма материализма и диалектики, которая была в их трудах определена конкретно-историческими условиями, социальными задачами и противоречиями общества, современным им уровнем развития науки и другими обстоятельствами, подлежала критическому пересмотру в точном соответствии с принципами их борьбы и творчества, с их идеалами свободы и справедливости, гуманизма и прогресса.

История человеческого общества уже в конце XIX в., при жизни Маркса и Энгельса, реагирует на мощное звучание их идей и их живую революционную и научную деятельность. Она отвечает на появление этой мощной духовной силы, воспринятой пролетариатом, ослаблением пресса эксплуатации и угнетения, постепенной, хотя и слабой поначалу, демократизацией политических механизмов.

Обстоятельства в той стране, которой история доверила «применение» марксизма, - в России, на практике оказались, как и следовало ожидать в соответствии с диалектикой, иными, чем те, в которых первоначально формировались идеи Маркса и Энгельса. Научные открытия, сделанные в начале XX столетия, всего лишь спустя десятилетие после смерти последнего классика в точном согласии с принципами диалектики оказались противоречащими изначальным принципам марксистского материализма, т.е. их «форме материализма». Словом, история, наука, техника развивались, безусловно, диалектически. Недиалектически развивалась сама марксистская мысль, сама философия, оставшаяся без великих наставников. Недиалектически, т.е. игнорируя сам дух философии Маркса и Энгельса, развивалась, а точнее, существовала сама диалектика. Сохранилась в основном ее внешняя оболочка, становившаяся постепенно тормозящим движение панцирем.

Мы стоим на пороге XXI в. и смотрим вперед, стараясь увидеть перспективы социального, экономического и научного развития общества. Однако для того, чтобы их увидеть более отчетливо, мы должны оценить тот позитивный духовный и культурный потенциал, который унаследован нами от XIX и XX вв., в том числе и философии марксизма. Есть ли в ней актуальное научное содержание, сохраняет и развивает ли она дух свободы, справедливости, гуманизма, идеалы истины и добра, которые будут востребованы и в будущем?

2. Судьба марксизма в XX столетии

Судьба марксистской философии в период сталинизма и застоя как будто соткана из парадоксов. Даже сейчас, в начале XXI в., трудно оценить ее вполне объективно. Когда-нибудь стихнут горечь несбывшихся надежд, отчаяние пресеченных «на корню» благородных порывов, которыми только и дышала творческая мысль многих поколений советских людей, и прошлое предстанет перед историческим анализом остывшим от трагизма. Оно, несомненно, послужит поучительным материалом для всякого исследователя общественно-политической и философской мысли как опыт самой грандиозной попытки подчинить течение общественного развития законам разума и справедливости. Сейчас стало ясно: философия, под знаменем которой строился социализм, не обнаружила ни диалектичное, ни материализма в высшем смысле этих принципов. Более того, многие наши беды берут свое начало в ее догматичности и субъективизме.

Трудно, конечно, ответить на вопрос: как мог бы по-ленински реализоваться план построения социализма в нашей стране и некоторых других «братских странах», не имевших для этого достаточно зрелых материальных условий? И все же вопреки известному тезису, на котором базировалась общественная наука со времени победы Октябрьской революции: история не терпит сослагательного наклонения, - думать об этом вовсе не бессмысленно. История сделала свой выбор и получила результат - скорее негативный, чем позитивный. Похоже, что правы были те, кто полагался не на безумство храбрых и «железную волю» пролетариата, а на объективный ход исторического процесса, преодолевший во многих странах попытки повернуть историю по своему усмотрению под «парусами» марксизма. Но так ли уж бесспорна была правота тех, кто в Октябре 17-го предпочел занять позицию стороннего наблюдателя событий?

Попыткам ответить на поставленные вопросы препятствуют не только очевидные парадоксы времени, но и явное нежелание определенной когорты философов, социологов, публицистов разобраться в философских вопросах мировоззрения и методологии. Не без их помощи существует и даже активно культивируется мнение, что можно обновить нашу философию, не разбираясь всерьез в истории и ее духовном содержании, сложившемся в период сталинизма и застоя. Нередко предлагается либо форсировать «позитивное» решение проблем современности, не делая глубокого анализа недугов нашей философии, либо залатать на ходу ее прорехи экстренным изданием произведений западных авторов и русских философов-идеалистов.

Никто не будет спорить сейчас с тем, что это необходимо, и все же это слишком облегченный способ решения проблем. Едва ли можно всерьез говорить о формировании нового мышления, не пройдя в философии, - также, как это сделали историки и экономисты, - стадию глубокого критического осмысления прошлого и освобождения от наслоений догматизма и субъективизма.

Конечно, никому не возбраняется в условиях нашей едва оперившейся демократии объявить марксизм чистой утопией, диалектику - схоластикой или пустой игрой слов, наконец, материализм - оковами мысли и начать с «нуля» строительство обновленного, демократического общества. Беда, однако, в том, что равнодушие к общим вопросам, своеобразная амнезия по отношению к недавней истории оборачиваются тем, что предпринимаемые реформы начинают буксовать, а философия-то и дело воспроизводить давние, замшелые стереотипы мышления и даже ставшие одиозными идеологические клише. Сказывается застарелое неумение наших теоретиков, политиков и публицистов оперировать противоречиями. Обычны, как и в старые времена, два стереотипа: либо сглаживание острых углов, подведение всех явлений под один «ранжир», либо, напротив, бездумное шараханье из одной крайности в другую.

Тот же максимализм и в отношении к самому марксизму: если и есть противоречия в его развитии, читаем мы нередко, то самые очевидные и простые: отрыв теории в целом и философии в частности от жизни, от действительности. Отсюда столь же простой и «практичный» рецепт преодоления упомянутого недуга - приведение их в соответствие.

Как бы то ни было, решение дилеммы «теория - практика» гарантирует лишь малую долю правды. Труднее, но правдивее признать, что и философия, и практика социализма в нашей стране, будучи многие десятилетия в единой связке, выпадали вместе из колеи развития мировой цивилизации. Впрочем, и здесь все далеко не однозначно и требует специального анализа. Ведь что бы ни говорили радетели облегченной истины и скорых решений, развитие мирового сообщества проходило в XX в. под знаком идеалов социализма, внимая голосу и воле многомиллионных масс трудящихся, следуя целям, пусть не достигнутым, но провозглашенным революцией в России и уже самим этим фактором всколыхнувшей весь старый мир.

Эта правда требует осознания факта многослойности как самой теории марксизма, так и его практики, наличия внутренних противоречий как в первой, так и во второй, сложного переплетения между ними. Мы сталкиваемся с глубокими противоречиями уже на уровне самой философской теории. Именно на этом уровне объясняются многие «таинства» взаимоотношения теории и практики марксизма XX столетия.

«Марксизм не догма, а руководство к действию», - писал В.И. Ленин, не ведая о грядущей судьбе социализма в России. Не ведал он, произнося эти многообещающие слова, и о том, как оскорбительно-примитивно и угрожающе-наступательно будут звучать они уже в конце 20-х гг. в сталинских интерпретациях. Там, где начинается действие, кончаются теоретические сомнения и интеллектуальные изыски. Яснее всего схема, сводящая многообразие действительности к дихотомиям, сохранившим видимость диалектичности: материя и сознание, общественное бытие и общественное сознание, наука и религия, базис и надстройка, частная и общественная собственность, рабочий и капиталист и т.д. Они и опасны, и привлекательны одновременно. Опасны тем, что взятые вне движения, вне критического рассмотрения как абсолютно взаимоисключающие понятия представляют собой своеобразный партийный минимум марксизма. Привлекательны же своей простотой для широких масс, жаждущих овладеть светом знания и получить при этом скорый практический результат. Чем яснее и проще теоретическая схема, тем сильнее вера в ее незыблемость.

Практичнее, «экономнее», например, рассматривать общественное бытие как «чисто» материальную сторону жизни, а сознание как сугубо идеальную, субъективную. Но что представляет собой эта «чисто» материальная сторона общественной жизни, как не способ производства материальных благ? Так складывается даже не экономический, а еще того $же - «индустриальный» материализм. Разумеется, он не всегда проявлялся в откровенно вульгаризированной форме и все-таки даже в 70-е гг. обнаруживал себя как доминирующая тенденция нашей общественно-политической и философской мысли.

Не менее соблазнительной по своей простоте и практичности была еще одна, «чистокровная» марксистская пара - базис и надстройка, которая своей «хирургической остротой» ампутировала почти всю сферу социальных отношений, межличностных коммуникаций и обменов. В поле зрения оставалась лишь совокупность производственных отношений, в которых начисто исчезал живой, творчески мыслящий человек, редуцированный до «среднего рабочего». Далеко на задний план оттеснялись духовные факторы общественного бытия.

Упрощенная «истматовская» схема не удовлетворяла и не могла удовлетворить практические и научные запросы социалистического общества. Ее вопиющая порой ограниченность требовала своего рода теоретической компенсации. Теория, как и природа, не терпит пустоты, заполняя ее спекулятивными, умозрительными построениями. Так, восполнением различного рода «дефицитов» вульгарно-материалистической модели становится именно субъективный фактор и, как говорится, в неограниченных размерах. Но дело не только в масштабе и размахе этого субъективного фактора, но и в его качественной стороне. В его роли выступает отнюдь не реальный субъект исторического прогресса - народ, его творческая сила, свободное волеизъявление, а некий полу мистический субъективный фактор, как бы сконцентрированный в партии, государстве или отдельных «выдающихся» личностях.

Разве не законченный субъективист, если подобрать самую мягкую форму выражения оценки, писал: «Теперь нужно говорить о наличии объективных условий революции во всей системе мирового империалистического хозяйства, как единого целого, причем наличие в составе этой системы некоторых стран, недостаточно развитых в промышленном отношении, не может служить непреодолимым препятствием к революции, если система в целом или, вернее, - так как система в целом уже созрела для революции? Нетрудно понять, что такого рода заявления открывали «ворота» для экспорта революции в освободившиеся от колониальной зависимости и развивающиеся страны и, как известно, активно использовались в оправдание социалистического экспансионизма не только при Сталине, но и позднее - в годы застоя.

Мы отдаем себе отчет в том, что в таких обобщенных оценках тоже есть своя доля упрощения реальной картины развития нашей философии в 20-е и особенно 70-е гг. Разумеется, она была не столь вульгарной, как, скажем, материализм «механического» образца, или, скажем, Фохта и Молешотта. По сравнению с ними «истмат», возможно, покажется куда более совершенным. Однако факт, что во многом он оказался более примитивным, чем материализм Маркса, отдавшего по необходимости дань экономическому детерминизму. Позднее исследователи нашего «интеллектуального наследия» 20-70-х гг. сделают эти оценки, несомненно, более точными и конкретными.

Нет смысла продолжать перечень вопиющих несуразностей философской теории периода сталинизма и застоя. Их вполне достаточно, чтобы сделать вывод. Теория превращалась в идеологию, из универсальных и незыблемых установок которой выводилось «научное» оправдание режима власти. Факты подменялись и подминались теорией. Желаемое в итоге выдавалось за действительное, будущее за настоящее и т.д. Этим же целям служили и уверения в непогрешимости классиков марксизма-ленинизма, неопровержимости их идей, бесспорной правоте вождей партии и государства. В том более конкретном слое теории, который возлежал ближе к практике («научный коммунизм»), выстраивались воздушные замки, вроде «идейно-политического единства советского общества», «монолитной сплоченности партии и народа», «морального кодекса строителя коммунизма» и т.д., вплоть до «всесторонне развитой личности» и «развитого социалистического общества». За этими теоретическими сооружениями, призванными служить своего рода фасадом социализма, мы лишь сравнительно недавно смогли разглядеть не столь уж респектабельные линии командно-административной архитектуры. Стремление придать стройность и величие этому фасаду и логичность его теоретическому обоснованию привело нашу философию в начале 70-х гг. еще к одному весьма характерному противоречию. Речь идет о странном симбиозе субъективизма и гегельянщины.

У целого ряда философов и социологов возобладало стремление к построению абстрактных умозрительных схем, начиная от «категориальных пирамид» диалектики и кончая рецептами программирования коммунистического будущего.

Своеобразным интеллектуальным фоном этого процесса стало усиление гегельянских веяний среди философов. Причем отдадим должное: многим из «друзей диалектики» мы обязаны возрождением, можно сказать из пепла, оставленного сталинской когортой толкователей истории и философии, гегелевского наследия. И все же диктат идеологии оказался сильнее. Гегель, воскрешенный в 50-60-е гг. как трубадур раскрепощенного духа, как философ открывшихся разумных возможностей, теми же «друзьями диалектики» был приставлен к оправданию существующего и охаиванию каких бы то ни было попыток критической оценки действительности и обновления самого марксизма.

Возродив Гегеля и уверовав в силу диалектики как логики и теории познания, философы данного круга все меньше ощущают нужду в эмпирическом материале, высказывают все больше высокомерия по отношению к фактам. «Истинному» философу, как считалось, они становятся даже помехой, особенно когда «социальный заказ» не слишком требователен к этому пункту. «Идеология застоя, - отмечал А.П. Яковлев, - маскировка стагнации не нуждались в точном знании жизни. Все, что не укладывалось в прокрустово ложе догматического мышления и практики «всеобщего восхищения», считалось публично или негласно - сомнительным и подозрительным».

Могли Маркс полагать, «перевернув с головы на ноги» гегелевскую диалектику, что последователи, воспринявшие и пропагандировавшие его учение как самое научное, глубоко революционное материалистическое и диалектическое, за 70 лет приобщения к власти в первом социалистическом государстве вывернут его буквально наизнанку! А для этого совершат целый каскад головокружительных пируэтов: от первичности бытия - к постоянной апелляции к субъективному фактору в лице партии, государства, идеологии и т.д., от глубокомысленных рассуждений по поводу приоритета базиса по отношению к надстройке - к скрытому оправданию первенства политики над экономикой, идеологии над социальной средой; от высоких слов о решающей роли народных масс в истории - к фактическому субъективизму «сверху» (для партийной и государственной элиты) и фатализму «снизу» (для народа); от заявлений о непереходимости грани между материализмом и идеализмом, невозможности «третьей линии» в философии и т.п., к синтезу эмпиризма с гегельянщиной в собственной теории.

Будучи шизофренически двойственной, подобная логика развращала не только теоретическую мысль, но и общественную жизнь в целом. Ее эволюция неизбежно вела развитие нашего общества к взрыву. О его возможной разрушительной силе можно судить только косвенно, по всплескам общественного недовольства, межнациональной розни, коллизиям в экономической сфере, упадку в области нравственности и культуры, которые мы наблюдаем в последнее время.

В известной мере это, можно сказать, проявления тех катаклизмов, которые годами подспудно зрели в обществе. Однако сам затяжной характер псевдосоциалистической эволюции говорит о том, что философия сталинизма и застоя представляла собой довольно мощную идеологическую силу, но весьма изощренную настолько, что невозможно было исправить или облагородить ее «по частям». Именно поэтому она и должна быть рассмотрена как с точки зрения внутренней противоречивости, так и в плане целостности. Только тогда это изучение будет достаточно поучительным. Но по крайней мере, объяснятся трудности, которые приходится преодолевать, вырываясь из порочного круга «не той теории» и «не той практики». Потребуется немало времени и усилий для того, чтобы выправить нашу орбиту в направлении цивилизованного развития, о философию вернуть в лоно мировой гуманистической мысли.

Список литературы

1. Алексеев П.В., Панин А.Ф. Философия. 3-е изд. М., 2007.

2. Крылов А.Г. Антология мировой философии. М., 2008.

3. Греков А.М. Введение в философию. М., 2006.

4. Кун Т. Структуры научных революций. М., 2006.

5. Никифоров Л.А. Философия науки. Сбп., 2007.