Язык как система обозначения

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Язык как система обозначения

Язык как система обозначения

Язык как система обозначения

Копылов Михаил Юрьевич

Ныне человек воспринимает язык прежде всего как средство отчуждения опыта и рассуждения (познания). Но мы никогда не дойдем до истинной сути языка (и в истинной сути познания), пока не разберемся в том, каковы его, языка как языка вообще, исходная (первородная) функция и история происхождения, то есть история появления у него новых функций. И уж затем - каковы его свойства и роль в процессе познания.

Необходимость в языке возникает только тогда, когда люди начинают что-либо делать совместно (то есть делать нечто единое с разделением функций). Ибо для обеспечения этой совместности на этапе ее организации необходимо потребуется информационное взаимодействие между людьми. Иначе говоря, язык в действительности становится необходим только тогда, когда одному человеку требуется что-то сообщить другому, что-то узнать от него или вообще что-то требуется от другого. (В той мере, в которой индивид это что-то может сделать самостоятельно, не прибегая к помощи других людей, язык для него не является необходимым.) Отсюда важный вывод: поскольку язык возникает как элемент человеческой деятельности, то есть кооперативного взаимодействия людей с предметным миром, то язык необходимо устроен в точности так, как устроен предметный мир. Иначе: структура языка необходимо повторяет структуру предметного мира, ибо в противном случае человек не мог бы посредством языка сообщать о предметном мире. Этот тезис мы вывели исходя из точки зрения на язык как на систему обозначения (сущностей предметного мира). Но рассмотрим теперь этот вопрос с иной точки зрения - отыскания свойств естественного языка вообще.

Поскольку ни одно информационное взаимодействие не может быть воспринято, если оно не облечено в какую-нибудь физическую форму, язык так или иначе должен базироваться на какой-то внешней сенсорной системе. Хотя собственно язык как система обозначения должен быть независим от свойств какой-либо сенсорной системы. Следовательно, главный вопрос в происхождении языка - каким образом и при каких обстоятельствах какой-либо физический поток начинает восприниматься не как непосредственный физический поток, а как знаковый. Очевидно, в случае неоднократного совмещения во времени и пространстве знакового физического потока с непосредственным, им обозначаемым.

Исторически первой формой информационного взаимодействия было, очевидно, побуждение (например, “спасите”), следующей - сообщение (например, “тепло”) и, наконец, последней, свидетельствующей о наиболее высокой стадии развития языка - вопрос, поскольку вопрос - это не просто языковое действие, а языковое действие, предполагающее языковую же реакцию, тогда как побуждение явно предполагает непосредственную реакцию, а сообщение не предполагает никакой. Первые предложения были, по всей видимости, однословными, и этом смысле не существовало еще различия между словом и предложением. Объясняется это тем, что жизнь первобытного человека была полна опасностей и трудов, и поэтому у него не было времени для длинных разговоров, для пользы дела нужно было изъясняться коротко, так как в противном случае можно было лишиться жизни. Несомненно, что количество слов в первобытном языке было небольшим. Сначала возникли междометия (ох, ура, а-а-а, ну), затем - нечто вроде относительных местоимений-наречий (здесь, туда), то есть такие слова, которые могли интерпретироваться как и побудительная форма глаголов - команды. Затем стали появляться нарицательные имена. Пополнение словарного запаса языка происходило по мере вхождения новых видов предметных сущностей в сферу получения предметного опыта и обсуждения в процессе его получения. Но даже после появления в языке нарицательных имен, вследствие небольшого их количества преобладало употребление местоимений, поскольку одно местоимение (особенно относительное) могло заменить в речи большое количество несуществовавших еще имен (пример: “я с ним был там” + указывающий жест). Причина этого - то, что местоимения отличаются от имен тем, что привязывают высказывание к конкретной ситуации. Поэтому они очень кстати, когда нет еще необходимости обсуждать то, что непосредственно не оказывает в данный момент воздействия на органы чувств обсуждающих. В этом смысле язык первобытных был проязыком, типа языка собак, привязывающих свои сообщения к конкретным предметным местам (“Здесь был я”). Рудименты той стадии развития языка в виде весьма сложных систем личных местоимений, в которых каждое личное местоимение имеет множество различных форм в зависимости от характеристик того, на кого указывает, встречаются и некоторых современных языках (например, в кабардинском, индейцев квакиутль, сунданском, алеутском).

Итак, развитие языка шло в направлении улучшения его выразительности и отделения слов от места. Выразительность языка имеет два разных аспекта: широта охвата сущностей предметного мира и “разрешающая способность” обозначения. Однако на начальном этапе удовлетворение обоих этих аспектов происходило одинаково - за счет увеличения количества слов в языке. Такое имело место, по-видимому, по нескольким причинам: во-первых, не менее важно было также и требование лаконичности языка, во-вторых, количество слов в языке еще оставалось небольшим, в-третьих, отличие двух аспектов выразительности тогда еще недостаточно хорошо осознавалось. В целом на начальном этапе развития в языке преобладала синкретичность (однословность) обозначений и высказываний. По мере развития производительных сил жизнь человека стала менее напряженной , поэтому важность лаконичности языка стала меньше. Количество слов языка увеличилось настолько, что стало существенным препятствием для полноценного его освоения. Наконец, в языке появилось довольно много составных десигнатов, для которых в других языках, а возможно и в этом же, существовали несоставные эквиваленты (книга песней = песенник). Это было результатом развития выразительности по второму аспекту и было связано с возникновением составных высказываний.

Несомненно, что у самого феномена высказывания имелась (и имеется) объективная основа: наличие в предметном мире не только разных видов сущностей, но и разных родов: предметов, отношений, свойств предметов и свойств отношений (количества можно считать особой разновидностью свойств предметов либо самостоятельным видом сущностей). Считается, что во флексирующих языках различие между ними отражается в виде различия в морфологии (строении) отдельных слов, а также их грамматическими категориями. В соответствии с этим словарный запас языка делится на классы частей речи. В агглютинирующих языках отдельное слово (вне предложения ) уже невозможно отнести к какой-либо части речи, так как различие в морфологии отдельных слов отсутствует. Наличие же каких-либо грамматических категорий у слова в таких языках проявляется только в предложении. Так, если слово имеет категорию падежа, в русском и татарском языках его относят к существительным, при наличии категории спряжения - к глаголам. Однако сравнительный анализ грамматической категориальности в разных языках показывает, что одна и та же грамматическая категория в разных языках может быть связана с разными частями речи. Так, в ненецком языке спрягается существительное , в нгасанском - спрягается наречие, в кетском - склоняются глаголы. В татарском языке существует особая категория существительного, которая отсутствует в русском - категория принадлежности. Наконец, изолирующие (в идеале) языки вообще свободны от таких “предрассудков”, как грамматические категории и морфология слов (например, китайский и в большей степени вьетнамский). В таких языках понимание смысла предложения и отнесение слов к частям речи держится исключительно на порядке слов в предложении, то есть смысл предложения изменяется при изменении порядка слов.

Весьма своеобразны инкорпорирующие языки (папуасский, гадсуп, чукотский). В них элементами предложения-слова являются не слова, а морфемы. Например, слово “юнаампатепини” (гадсуп) означает “является ли (это) (принесенным) оттуда, где пища?” или, более точно, “является ли (это) оттуда-где-пища?”. Такое значение складывается из следующих элементов: юнаам - пища, па - где или место, те - предлог “из”, пи - вопросительная частица “ли” , ни - быть. Таким образом, “юнаампатепини” буквально переводится как “пища-где-из-ли-быть”. Отсюда ясно, что инкорпорирующие языки тяготеют, как и изолирующие, к фиксированному порядку элементов высказывания (обстоятельство-дополнение-сказуемое-(подлежащее)), который противоположен порядку, принятому в изолирующих языках.

Какие же из всего сказанного следуют выводы? Во-первых, постулат о том, что высказывание состоит из (самостоятельных) слов, не является универсальным для всех естественных языков (то есть не является инвариантом естественного языка и, стало быть, свойством языка вообще ). Во-вторых, не является универсальным также постулат о том, что элемент высказывания (как отдельный, так и в составе высказывания) обладает морфологией. Общий вывод: определение предметного смысла элемента высказывания, то есть отнесение его к некоторому типу предметных сущностей по наличию у него определенных морфем (в том числе и грамматических категорий), является не только неуниверсальным, но и безосновательным. Так, например, какой предметный смысл имеет слово “мышление”? Наличие морфологических признаков существительного у этого слова подталкивают к неправильному ответу. Мышление - это не предмет, а отношение. Таковы же и любовь, и познание, и жизнь, и развитие, и понятие и даже, представьте себе, сознание, и много других подобных существительных. Все это - отношения, а не предметы. Псевдопредметность всегда порождала и порождает множество всяческих недоразумений, которые, по-видимому, являются основными недоразумениями не только в быту, но и в науке. В качестве одного из самых “свежих” примеров таких недоразумений следует привести введение элементарных частиц сознания - дживатм.

Обсудим теперь, какие новые возможности получает язык в связи с развитием в нем свойства аналитичности. Это - возможность абстрагирования и возможность формального вывода знания (иначе – рассуждения), а значит - возможность науки и том числе теоретической деятельности. Как это ни странно, наиболее приспособленными для выполнения этих функций являются языки с 1-уровневой морфологией (например, английский). Почему? Потому что 2-ой уровень морфологии (имеющийся в русском языке) допускает инверсию элементов высказывания и их отбрасывание, а также вносит путаницу в различение предметных статусов элементов высказывания. Не зря ведь язык математики имеет 1-уровневую морфологию. Перечисленные выше свойства языков с двухуровневой морфологией очень часто способствуют “затемнению” предметного смысла высказываний, понимание которого является необходимым условием для анализа операций абстрагирования и формального вывода. Поэтому при работе в таких языках, к которым относится и русский, для прояснения предметного смысла высказываний необходимо осуществлять процедуру приведения к канонической структуре.

Высказыванием с канонической структурой является высказывание вида (подлежащее-предмет)+(сказуемое-отношение)+(дополнение-предмет), так как именно такую (как минимум) структуру имеет то, что выше было названо предметной ситуацией. Итак, предметной ситуацией называется фрагмент (в общем случае пространственно-временной) предметного мира, обозначаемый в речи в виде простого высказывания с канонической структурой. Дополнение в канонической структуре обязательно, если того “требует” выражаемое сказуемым отношение. Можно себе представить также и схему развернутой канонической структуры высказывания, которая уже не может быть изображена в виде одной строки:

(подлежащее-предмет)->(сказуемое-отношение)-->(дополнение-предмет)

  

(свойство_предмета) (свойство_отношения) (свойство_предмета)

В этой схеме удается отразить отличие родов предметных сущностей не только по предметному смыслу, но также и по месту их обозначений в вопросно-ответной структуре высказывания, которая, как это видно опять-таки из приводимой схемы, не тождественна структуре порядка следования элементов предложения. Итак, каноническая структура высказывания - это вопросно-ответная структура, а не линейная структура порядка следования.

Предметный статус члена предложения (указываемый в обоих схемах после наименования члена предложения и обязательный, чтобы структура была признана канонической) определяется, как уже было сказано, не по морфологическим признакам, а по содержательным, которые заключены в основе слова. Интересный случай представляет слово “мысль”, которое, несмотря на свою основу, выше определенную как отношение, все-таки обозначает предмет. Такое имеет место потому, что это обозначение реконструируется как “то, что мыслится”, то есть является обозначением для дополнения отношения “мыслить”. Такие случаи в русском языке, по-видимому, редки, так как по нормам языка в данном случае должна применяться форма страдательного причастия настоящего времени -”мыслимое” (в функции подлежащего). Для отношения “любить” это, например, выглядит так: “мой любимый пришел”. Реконструкция этого предложения выглядит так: “тот, кого я люблю, пришел”. Еще один пример реконструкции: вместо предметно неясного “мышление начато” получается “Некто начал мыслить”.

Перейдем теперь к предметной обусловленности различия родов сущностей предметного мира. Иначе говоря, попытаемся ответить на такой вопрос: действительно это различие существует в предметном мире или это результат умственных действий человека? Начнем с того, что всерьез оспаривать то, что все живое воспринимает предметный мир с помощью органов чувств, бессмысленно. Именно это обстоятельство со времен Беркли породило идею отождествления предметного мира с комплексом ощущений. Именно это обстоятельство, немного подперченное идеями Беркли и помноженное на технический прогресс, порождает сейчас проекты 100%-ной внешней виртулизации человеческого общества, то есть замены всех внешних ощущений каждого человека на другие, причем для всех людей одинаковые. Но у этой идеи есть и более далеко идущее продолжение (очевидно, тоже принадлежащее Беркли) - что предметного мира не существует. Как ни странно, и это положение находило отклик в сердцах мыслящей интеллигенции. Правда, тоже воспринявший эту идею эмпириомонист А.Богданов все-таки один раз почувствовал в ней что-то недоброе, выразив это в виде вопроса: “Как опыт (одного человека, например, самого А.Богданова) соотносится с опытом других людей?” Не правда ли, вся эта история - весьма характерный пример того, как очевидное обстоятельство можно довести до абсурдной формы, но при этом и в этой абсурдной форме оно продолжает жить и тешить человеческое самолюбие?

Но вернемся к нашей основной теме. Действительно, как это ни странно звучит для марксистски подкованного интеллигента, предметный мир - это не более чем поле свойств. Можно даже сказать смелее: мир - это поле чисел и векторов, так как любому свойству соответствуют только они. Это, конечно, фигуральное выражение, но именно такая формулировка помогает понять, что мир предстает таким только в начале своего пути к человеческому, собачьему или чьему-либо сознанию, потому что только в таком виде он может быть воспринят и воспринимается органами чувств. И здесь нас ждет еще одно когнитологическое приключение. Это приключение “берет свои истоки” в том, что с органами чувств, как правило, отождествляются рецепторы. Отсюда и делается вывод, что, мол, все живое видит глазами, а слышит ушами. Между тем физиология вводит понятие - сенсорная система. Означает оно только одно: чтобы увидеть или услышать, кроме глаз и ушей нужно еще что-то. Этим чем-то являются нейроны головного мозга, которые обрабатывют поступающие от многочисленных рецепторов импульсы, чтобы сложить из них единую картинку. Отсюда вывод: слышит все живое головным мозгом, ушами оно слушает.

Теперь обсудим следующее: что же такое могут проделывать с поступающими от рецепторов импульсами нейроны головного мозга? Для этого надо вернуться к началу, где сказано, что собственно все, что поступает на вход этих нейронов - это, чуть не сказал, числовое или векторное поле. “Чуть не сказал”, потому что это будет действительно так, если к поступающей от внешних рецепторов пока-еще-не-информации добавить пока-еще-не-информацию, поступающую от рецепторов двигательной системы и все это обработать. Вот тогда и получится действительно поле и даже (где-то) векторное. Пока же двигательной составляющей нет, существует только поток скаляров. Но, допустим, числовое поле (начнем пока с него) получено, что дальше? Это - нельзя сказать, что очевидно, но по крайней мере об этом уже можно сказать несколько слов. В числовом поле можно искать как минимум границу (существующую в нем в виде непрерывной совокупности скачкообразных изменений параметра поля в данной его точке), причем желательно четкую и замкнутую. Когда найдем, тогда и получим традиционное представление о предмете, а заодно и ощутим сам предмет. Таким образом, предмет как тип предметной сущности действительно существует в виде, как правило, замкнутой и четкой границы в числовом поле некоторого свойства.

Осталось, следовательно, разобрать, каким образом предметно существует отношение. Для этого немного поиграем. Поставим красный кубик (куб А) на синий (куб Б) и покажем это ребенку. Если у него уже есть представление об этих предметах (каковыми являются кубики) как о чем-то отдельном (а оно у него есть, если у него есть представление о них как о предметах, потому что предмет - это, как правило, нечто отдельное), то он поймет, что они находятся в отношении, то есть имеет место отношение: куб А стоит на кубе Б. Каким образом это удается понять (даже не зная слова “отношение”)? Начнем издалека: пусть в пространстве обнаружена зрительным путем граница, пусть (для простоты) в виде вертикальной плоскости. Но при этом, посмотрите-ка, случилось чудо: вместе с границей, появилось и отношение “находиться слева” (а заодно и взаимообратное с ним отношение “находиться справа”), а также еще и два предмета-полупространства, находящиеся между собой в этом отношении: одно из них слева от другого. Если мы вообразим себе горизонтальную плоскость, то появится пара отношений “находиться вверху” и “находиться внизу”, первое из которых является составной частью разбираемого отношения “стоять на”. Другими составными частями разбираемого отношения, очевидно, являются “соприкасаться с” и “покоиться” (этим оно, видимо, и исчерпывается). Последнее отношение (“покоиться”) выводит нас в до сих пор не рассматриваемую сферу отношений - динамических. Все рассмотренные выше отношения - это статические отношения, они существуют, как это уже стало ясно, в виде пространственных связей между элементами предметных ситуаций - моментальных срезов предметного мира. Динамические отношения более сложны, они существуют в виде связей между различными моментальными срезами предметного мира, то есть как временные связи в предметном мире.

Специфическими отношениями являются отношения, включающие не только сенсорные, но и эмоциональные компоненты. Примеры таких отношений очевидны: “ненавидеть”, “бояться”, “восторгаться”, “умиляться” и т.п. Мир таких отношений для конкретного человека - это как раз то, что художественным мышлением называется внутренним миром человека. Каким образом и где образуются эмоции? Поскольку это тоже чувства, то для их образования должны существовать какие-то рецепторы. Они расположены, по-видимому, в самом головном мозге, потому что эмоции - это ощущение головным мозгом того, что в нем происходит с точки зрения процессов возбуждения и торможения в нем. Поэтому эмоции обязательно сопровождают любую деятельность человека, в том числе и познание. Рассмотрим, как возникают основные эмоции. При отсутствии цели получаем эмоцию апатии. Если цель возникает, то возникает и дилемма: известен или неизвестен индивиду способ ее достижения. В первом случае получается эмоция воодушевления, во втором - эмоция прострации. Дальше события развиваются следующим образом: если к воодушевлению добавляется еще и достижение цели, то она плавно перерастает в эмоцию радости. После этого круг эмоций замыкается: радость, при отсутствии подпитки новыми целями, может перейти опять в апатию, в разной степени “подкрашенную” предыдущими радостями. Из этого анализа становится ясно, что все основные эмоции связаны с наличием цели, способов ее достижения и события достижения цели. Выявляется также весьма существенная деталь: в дереве эмоций есть две тупиковые ветви (апатия и прострация), которые теоретически могут продолжаться неограниченно долго, что грозит для их носителя иногда весьма катастрофическими последствиями. Следовательно, понять, как человек выходит из них, и научиться сознательно осуществлять их является весьма важной научной задачей. Обращает на себя и такой момент, что в построенном дереве эмоций отсутствуют такие безусловно важные эмоции, как гнев и страх. О них можно сказать лишь то, что они связаны с обнаружением или переживанием энтропии, то есть наличия того, что неожиданно может помешать (страх) или уже мешает (гнев) реализовать намеченный план. Обе эти эмоции могут возникнуть в точке воодушевления, а страх еще и в точке прострации, то есть когда план только еще вырабатывается. И страх, и гнев относятся к этапу выработки способа достижения цели, который может иметь место не только в стадии прострации, но и в стадии достижения цели.

Все остальные эмоции образуются, по-видимому, следующими способами: 1) путем комбинации основных (так как у индивида может быть сразу несколько целей); 2) путем добавления еще одной переменной в “систему координат” пространства эмоций; 3) путем привязывания эмоций к каком-либо предмету (например, умиление или восторг).

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.sciteclibrary.ru