Внутренняя речь

БОЛЬШАЯ ЛЕНИНГРАДСКАЯ БИБЛИОТЕКА - РЕФЕРАТЫ - Внутренняя речь

Внутренняя речь

ПЛАН

Введение

Глава 1. Соотношение мышления и речи

Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения высказывания

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи

Заключение

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ

На протяжении всей истории психологических исследований мышления и

речи проблема связи между ними привлекала к себе повышенное внимание.

Предлагаемые ее решения были самыми разными — от полного разделения речи и

мышления и рассмотрения их как совершенно независимых друг от друга функций

и столь же однозначного и безусловного их соединения, вплоть до абсолютного

отождествления.

Многие современные ученые придерживаются компромиссной точки зрения,

считая, что, хотя мышление и речь неразрывно связаны они представляют собой

как по генезису, так и по функционированию относительно независимые

реальности. Главный вопрос, который сейчас обсуждают в связи с данной

проблемой,—это вопрос характере реальной связи между мышлением и речью, об

их генетических корнях и преобразованиях, которые они претерпевают в

процессе своего раздельного и совместного развития, вопрос о внутренней

речи.

Значительный вклад в решение этой проблемы внес Л. С. Выготский.

Слово, писал он, так же относится к речи, как и к мышлению. Оно

представляет собой живую клеточку, содержащую в самом простом виде основные

свойства, присущие речевому мышлению н целом. Слово — это не ярлык,

наклеенный в качестве индивидуального названия на отдельный предмет. Оно

всегда характеризует предмет или явление, обозначаемое им обобщенно и,

следовательно, выступает как акт мышления.

Глава 1. Соотношение мышления и речи.

«Слово—это средство общения, поэтому оно входит в состав речи.

Будучи лишенным значения, слово уже не относится ни к мысли, ни к речи;

обретая свое значение, оно сразу же становится органической частью и того и

другого. Именно в значении слова, говорит Л. С. Выготский, завязан узел

того единства, которое именуется речевым мышлением».[1]

Однако мышление и речь имеют разные генетические корни.

Первоначально они выполняли различные функции и развивались отдельно.

Исходной функцией речи была коммуникативная функция. Сама речь как средство

общения возникла в силу необходимости разделения и координации действий

людей в процессе совместного труда. Вместе с тем при словесном общении

содержание, передаваемое, речью, относится к определенному классу явлений

и, следовательно, уже тем самым предполагает их обобщенное отражение, т. е.

факт мышления. Вместе с тем такой, например, прием общения, как

указательный жест, никакого обобщения в себе не несет и поэтому к мысли не

относится.

В свою очередь есть виды мышления, которые не связаны с речью,

например, наглядно-действенное, или практическое, мышление у животных. У

маленьких детей и у высших животных обнаруживаются своеобразные средства

коммуникации, не связанные с мышлением. Это выразительные движения, жесты,

мимика, отражающие внутренние состояния живого существа, но не являющиеся

знаком или обобщением. В филогенезе мышления и речи отчетливо

вырисовывается доречевая фаза в развитии интеллекта и доинтеллектуальная

фаза в развитии речи.

Л. С. Выготский полагал, что в возрасте примерно около 2 лет, т. е.

в том. который Ж. Пиаже обозначил как начало следующей за сенсомоторным

интеллектом стадии дооперационного мышления, в отношениях между мышлением и

речью наступает критический переломный момент: речь начинает становиться

интеллектуализированной, а мышление — речевым.

Признаками наступления этого перелома в развитии обеих функций

являются быстрое и активное расширение ребенком своего словарного запаса

(он начинает часто задавать взрослым вопрос: как это называется?) и столь

же быстрое, скачкообразное увеличение коммуникативного словаря. Ребенок как

бы впервые открывает для себя символическую функцию речи и обнаруживает

понимание того, что за словом как средством общения на самом деле лежит

обобщение, и пользуется им как для коммуникации, так и для решения задач.

Одним и тем же словом он начинает называть разные предметы, и это есть

прямое доказательство того, что ребенок усваивает понятия. Решая какие-либо

интеллектуальные задачи, он начинает рассуждать вслух, а это, в свою

очередь, признак того, что он использует речь уже и как средство мышления,

а не только общения. Практически доступным для ребенка становится» значение

слова как таковое.

Но эти факты есть признаки только лишь начала настоящего усвоения

понятий и их использования в процессе мышления и в речи Далее этот процесс,

углубляясь, продолжается еще в течение достаточно длительного времени,

вплоть до подросткового возраста. Настоящее усвоение научных понятий

ребенком происходит относительно поздно, примерно к тому времени, к

которому Ж. Пиаже от стадию формальных операций, т. е. к среднему возрасту

от 11—12 до 14—15 лет. Следовательно, весь период развития понятийного

мышления занимает в жизни человека около 10 лет. Все эти интенсивной

умственной работы и учебных занятий уходят на усвоение ребенком важнейшей

для развития как интеллекта, так и всех других психических функций и

личности в целом категории

понятия.

«Первое слово ребенка по своему значению как целая фраза. То, что

взрослый выразил бы в развернутом предложении, ребенок передает одним

словом. В развитии семантической (смысловой) стороны речи ребенок начинает

с целого предложения и только затем переходит к использованию частых

смысловых единиц, так и как отдельные слова. В начальный и конечный моменты

развитие семантической и физической (звучащей) сторон речи идет разными как

бы противоположными путями. Смысловая сторона речи разрабатывается от

целого к части, в то время как физическая ее сторона развивается от части к

целому, от слова к предложению».[2]

Грамматика в становлении речи ребенка несколько опережав логику. Он

раньше овладевает в речи союзами «потому что», «несмотря на», «так как»,

«хотя», чем смысловыми высказываниями соответствующими им. Это значит,

писал Л. С. Выготский, что движение семантики и звучания слова в овладении

сложными синтаксическими структурами не совпадают в развитии.

Еще более отчетливо это несовпадение выступает в функционировании

развитой мысли: далеко не всегда грамматическое и логическое содержание

предложения идентичны. Даже на высшем уровне развития мышления и речи,

когда ребенок овладевает понятиями, происходит лишь частичное их слияние.

«Очень важное значение для понимания отношения мысли к слову имеет

внутренняя речь. Она в отличие от внешней речи обладает особым синтаксисом,

характеризуется отрывочностью, фрагментарностью, сокращенностью.

Превращение внешней речи во внутреннюю происходит по определенному закону:

в ней в первую очередь сокращается подлежащее и остается сказуемое с

относящимися к нему частями предложения».[3]

Основной синтаксической характеристикой внутренней речи является

предикативность. Ее примеры обнаруживаются в диалогах хорошо знающих друг

друга людей, «без слов» понимающих, о чем идет речь в их «разговоре». Таким

людям нет, например, никакой необходимости иногда обмениваться словами

вообще, называть предмет разговора, указывать в каждом произносимом ими

предложении или фразе подлежащее: оно им в большинстве случаен и так хорошо

известно. Человек, размышляя во внутреннем диалоге, который, вероятно,

осуществляется через внутреннюю речь, как бы общается с самим собой.

Естественно, что для себя ему тем более не нужно обозначать предмет

разговора.

Основной закон развития значений употребляемых ребенком в общении

слов заключается в их обогащении жизненным индивидуальным смыслом.

Функционируя и развиваясь в практическом мышлении и речи, слово как бы

впитывает в себя все новые смыслы. В результате такой операции смысл

употребляемого слова обогащается разнообразными когнитивными,

эмоциональными и другими ассоциациями. Во внутренней же речи — и в этом

состоит ее главная отличительная особенность — преобладание смысла над

значением доведено до высшей точки. Можно сказать, что внутренняя речь в

отличие от внешней имеет свернутую предикативную форму и развернутое,

глубокое смысловое содержание.

Еще одной особенностью семантики внутренней речи является

агглютинация, т. е. своеобразное слияние слов в одно с их существенным

сокращением. Возникающее в результате слово как бы обогащается двойным или

даже тройным смыслом, взятым по отдельности от каждого из двух-трех

объединенных в нем слов. Так, в пределе можно дойти до слова, которое

вбирает в себя смысл целого высказывания, и оно становится, как говорил Л.

С. Выготский, «концентрированным сгустком смысла». Чтобы полностью

перевести этот смысл в план внешней речи, пришлось бы использовать,

вероятно, не одно предложение. Внутренняя речь, по-видимому, и состоит из

подобного рода слов, совершенно непохожих по структуре и употреблению на те

слова, которыми мы пользуемся в своей письменной и устной речи. Такую речь

в силу названных ее особенностей можно рассматривать как внутренний план

речевого мышления. Внутренняя речь и есть процесс мышления «чистыми

значениями».

А. Н. Соколов показал, что в процессе мышления внутренняя речь

представляет собой активный артикуляционный, несознаваемый процесс,

беспрепятственное течение которого очень важно для реализации тех

психологических функций, в которых внутренняя речь принимает участие. В

результате его опытов со взрослыми, где в процессе восприятия текста или

решения арифметической задачи им предлагалось одновременно вслух читать

хорошо выученные стихи или произносить одни и те же простые слоги

(например, «ба-ба» или «ля-ля»), было установлено, что как восприятие

текстов, так и решение умственных задач серьезно затрудняются при

отсутствии внутренней речи. При восприятии текстов в данном случае

запоминались лишь отдельные слова, а их смысл не улавливался. Это означает,

что мышление в ходе чтения присутствует и обязательно предполагает

внутреннюю, скрытую от сознания работу артикуляционного аппарата,

переводящего воспринимаемые значения в смыслы, из которых, собственно, и

состоит внутренняя речь.

Еще более показательными, чем со взрослыми испытуемыми, оказались

подобные опыты, проведенные с младшими школьниками. У них даже простая

механическая задержка артикуляции в процессе умственной работы (зажимание

языка зубами) вызывала серьезные затруднения в чтении и понимании текста и

приводила к грубым ошибкам в письме.

Письменный текст — это наиболее развернутое речевое высказывание,

предполагающее весьма длительный и сложный путь умственной работы по

переводу смысла в значение. На практике этот перевод, как показал А. Н.

Соколов, также осуществляется с помощью скрытого от сознательного контроля

активного процесса, связанного с работой артикуляционного аппарата.

Промежуточное положение между внешней и внутренней речью занимает

эгоцентрическая речь. Это речь, направленная не на партнера по общению, а

на себя, не рассчитанная и не предполагающая какой-либо обратной реакции со

стороны другого человека, присутствующего в данный момент и находящегося

рядом с говорящим. Эта речь особенно заметна у детей среднего дошкольного

возраста, когда они играют и как бы разговаривают сами с собой в процессе

игры.

Элементы этой речи можно встретить и у взрослого, который, решая сложную

интеллектуальную задачу, размышляя вслух, произносит в процессе работы

какие-то фразы, понятные только ему самому, по-видимому, обращенные к

другому, но не предполагающие обязательного ответа с его стороны.

Эгоцентрическая речь — это речь-размышление, обслуживающая не столько

общение, сколько само мышление. Она выступает как внешняя по форме и

внутренняя по своей психологической функции. Имея свои исходные корни во

внешней диалогической речи, она в конечном счете перерастает во внутреннюю.

При возникновении затруднений в деятельности человека активность его

эгоцентрической речи возрастает.

«При переходе внешней речи во внутреннюю эгоцентрическая речь

постепенно исчезает. На убывание ее внешних проявлений следует смотреть,

как считал Л. С. Выготский, как на усиливающуюся абстракцию мысли от

звуковой стороны речи, что свойственно речи внутренней. Ему возражал Ж.

Пиаже, который полагал, что эгоцентрическая речь — это рудиментарная,

пережиточная форма речи, перерастающая из внутренней во внешнюю. В самой

такой речи он видел проявление несоциализированности, аутизма мысли

ребенка».[4] Постепенное исчезновение эгоцентрической речи было для него

признаком приобретения мыслью ребенка тех качеств, которыми обладает

логическое мышление взрослого. Спустя много лет познакомившись с

контраргументами Л. С. Выготского, Ж. Пиаже признал правильность его

позиции.

Глава 2. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения

высказывания.

Все гипотезы имеют своей предпосылкой то общее понимание процессов

порождения речи, которое свойственно современной психологии и в частности

- школе Л.С.Выготского, а также другому направлению в физиологии высшей

нервной деятельности, которое связано с именем Н.А. Бернштейна. Впрочем,

они принципиально не противоречат и некоторым другим теориям речевой

деятельности (речевого поведения) и, как можно далее видеть, опираются

частично на материалы, накопленные в рамках таких теорий.

«Внутренняя речь, внутреннее проговаривание и внутреннее

программирование речевого высказывания суть три разных психологических

процесса, сходных, но не идентичных».[5]

Внутреннее проговаривание ("внешняя речь про себя", по определению

П.Я.Гальперина) есть скрытая физиологическая активность органов

артикуляции, возникающая в определенных случаях и имитирующая в большей

или меньшей степени процессы, происходящие при реальном говорении. Оно

связано с двумя видами ситуаций:

а) восприятие речи - согласно "моторной" теории восприятия; однако есть

основания полагать, что не всякое восприятие речи осуществляется по схеме,

предлагаемой "моторной" теорией;

б) протекающие в развернутой (неавтоматизованной) форме умственные

действия. В первой из этих ситуаций внутреннее проговаривание

осуществляется вне внутренней речи как таковой и вообще вне "глубинных"

психических процессов. Как показывают опыты А.Н.Соколова, «.. мы можем

занять речедвигательнйй аппарат посторонней деятельностью и в то же время

обеспечить достаточно адекватное понимание и воспроизведение слышимого

текста. Во второй из этих ситуаций внутреннее проговаривание сопровождает

внутреннюю речь».[6]

Внутренняя речь есть речевое действие, перенесенное "вовнутрь". Она в

типичном случае возникает в ситуации решения задачи. Внутренняя речь может

сопровождаться внутренним проговариванием (в достаточно сложных типах

заданий), но это - совершенно не обязательно условие. Внутренняя речь может

быть "представлена" в говорении и отдельными "намеками", операций

речедвигательными признаками слов и словосочетаний.

Строго говоря, в тех случаях, когда внутренняя речь максимально

приближена к развернутой, дискурсивной речи, она чаще всего сопровождается

прогорвариванием. Это - один "полюс". Второй "полюс" " это максимально

свернутая внутренняя речь, приближенная в простому пониманию речи. Она, по

имеющийся данным, менее всего связана с проговариванием. Логическое

заверение этого ряда - переход речевого высказывания в разряд

первосигнальных раздражителей и полное выпадение промежуточного звена или

звеньев, но это уже нас не интересует.

Внутреннее программирование речевого высказывания есть неосознаваемое

построение некоторой схемы, на основе которой в дальнейшем порождается

речевое высказывание. Такое программирование, по-видимому, может быть двух

типов:

а) программирование конкретного высказывания,

б) программирование речевого целого.

«Первое осуществляется, так сказать, на одно высказывание вперед,

второе - на более длительный срок» Является ли второе продолжением,

развитием, обобщением первого? - Это требует специального исследования».[7]

«Говоря о внутреннем программировании, мы имеем в виду

программирование речевого высказывания, но отнюдь не поведения

(деятельности) в целом, хотя на программирование речи в принципе

распространяются общефизиологические закономерности программирования. С

другой стороны, следует сразу же оговориться, что мы не берем весь

мыслительно-речевой акт, так сказать, отсекая его «чисто мыслительные»

звенья и начиная исследование с того места, где начинается «переливание»

мысли в слово».[8]

Что должно отражаться в схеме высказывания? По-видимому то, что не

будет автоматически реализоваться при порождении речи, что не заложено в

правилах порождения любого высказывания на данном языке, то есть

индивидуальная характеристика именно данного высказывания, позволяющая

выбрать из «лексикона» соответствующие слова, а из возможных синтаксических

структур -необходимую. Требуется специальное исследование, чтобы выяснить,

какие характеристика предложения, и в какой форме записаны в схеме.

Опираясь на соответствующие данные, можно предположить, что эта форма -

агглютинативная цепь "смыслов" (в понимании этого термина А.Н.Леонтъевым),

каждый из которых соответствует определенной части дерева структуры

предложения.

Для закрепления "смыслов" может, по-видимому, использоваться различный

код (ср.идею "предметно-схемного кода внутренней речи" у Н.И.Жинкина). При

этом важно осознавать, однако, что единица такого кода двусторонняя, то,

что закрепляется, постоянно и не зависит от характера кода; то, как

закрепляется переменно и может варьироваться в очень широких пределах»

В порядке гипотезы можно также предположить, что именно на этапе

"схемы" осуществляется влияние внеструктурных факторов на порождение

предложения.

«Внутренняя речь структурно стоит ближе всегда к внутреннему

программированию, но их структуры не идентичны. Разница внутреннего

программирования и внутренней речи - это разница промежуточного звена в

процессе порождения и конечного звена, или результата этого процесса».[9]

Таким образом, « … соотношение внутренней речи и внутреннего

программирования таково: иными словами, внутреннее программирование может

развертываться либо во внешнюю речь, либо во внутреннюю речь в зависимости

от функциональной специализации речевого высказывания и некоторых других

"факторов". Речь "для себя" - это внутренняя речь, речь "для других" -

внешняя, но и речь "для себя" может при определенных обстоятельствах

применять структурные характеристики, свойственные внешней речи».[10]

Переход от внутренней речи к внешней осуществляется через ступень

программирования. Это было бы важно экспериментально показать.

Что моделируется в экспериментах А.Р.Лурия и Л.С.Цветковой с

афатиками? Конечно же, не внутренняя речь, а именно внутреннее

программирование, дефект которого отражается и в нарушении внутренней речи.

Специфическая структура программирования отражается в «порядке слов» в

тех случаях, когда этот порядок не «деформируется» «грамматической

структурой предложения в конкретном язык». Такими "неграмматическими

языками" являются спонтанный мимический язык глухонемых, автономная речь

детей и обычная детская речь в тот момент, когда лексико-грамматические

классы уже сложились, но еще отсутствует грамматическая парадигматика. Все

эти "языки" дают одну и ту же последовательность "членов предложения" – S –

At – O – V - Ad (то есть, если иллюстрировать эту схему словами русского

языка - Кот черный ухо почесал лениво). В связи со сказанным опять-таки

встает вопрос о предикативном характере внутренней речи, - вопрос, в

особенно острой форме поставленный Л.С.Выготским. Критика этого утверждения

Выготского Б.Г.Ананьевым неправомерна: Б.Г.Ананьев, как и Л.И.Подольский

здесь смешивает предикативность как лингвистическое понятие и, так сказать,

психологическую предикативность. "Субстантивность" внутренней речи не

противоречит ее предикатиэности, эти характеристики относятся а разным

планам. "Ночь. Звезды," конечно, номинативные предложения; но ведь

психологически мы имеем здесь нечто вроде «( это - ) ночь», «(это - )

звезды» или - «наступила ночь» (а не день), «видны звезды» (а луны

не видно).

Правомерно ли говорить о предикативности программирования? По-

видимому, нет, ибо предикативность есть по существу своему характеристика

высказывания в целом, она связана с реализацией (во внутренней или внешней

речи) внутренней программы. Вероятно, предикативный характер внутренней

речи есть отражение той "минимальной грамматики", которая содержится в

правилах перекодирования программы во внутреннюю речь.

На этапе программирования возможен и обычно осуществляется эллипсис.

Это происходит, по-видимому, в тех случаях, когда высказывание

контекстуально обусловлено предшествущими высказываниями. Важно отметить,

что эллипсис иметь и другое происхождение, то есть возникать за счет

грамматического кодирования "полной" программы.

Эллипсис на ступени программирования - это, собственно, не столько

эллипсис (он коренится не в средствах выражения, а в содержании), сколько

контекстуально и (или) ситуационно обусловленное отсутствие какого-либо

компонента мысли, отражающегося в структуре программирования уже вторично.

Понимание речи не есть "перевернутое" порождение. Понимание - гораздо

более сложный процесс, где контекст как грамматический, так и семантический

- играет, по-видимому, большую роль, чем при порождении, а структурные

характеристики предложения - меньшую; однако эксперименты показывают, что

"синтез" грамматической структуры предложения есть необходимый элемент его

понимания.

Порождение предложения осуществляется по-разному в разных типах речи.

В частности, разной является доля участия программирования в порождении;

если в монологической речи эта доля особенно велика, то в диалогической она

сходит почти на нет. Психологические отличия диалогической речи от

монологической, однако, совершенно не изучены.

Одно и то же (лингвистически) речевое высказывание принципиально может

быть порождено разными путями. В частности, следует допустить возможность

наряду с программированием и дальнейшим грамматическим порождением -

стохастического порождения элементарных высказываний. В этом случае

"Грамматический План" элиминируется и всю нагрузку берет на себя "Моторный

План". Учитывая парадоксальный факт, что экспериментом подтверждена и

модель порождения по НС, и трансформационная модель, можно выдвинуть

гипотезу о возможности даже для одного и того же носителя языка

использовать при порождении одного и того же (лингвистически) высказывания

разные модели порождения в зависимости от конкретных условий.

Под углом зрения сказанного здесь интересно было бы рассмотреть

результаты одного из экспериментов А.Н.Соколова. Его испытуемые слушали

текст и одновременно произносили заученное наизусть стихотворение. При этом

в памяти у них "оставался только общий, не расчлененный «смысл». Особенно

любопытно, что полностью выпадали - "текстуальные выражения", особенно даты

и фамилии, одним словом, здесь, видимо, столкнулись оба пути порождения,

причем стохастическое порождение осуществлялось на уровне моторной

реализации, но оказало влияние на конструктивное порождение "встречного"

высказывания на ступени семантических единиц; не получив возможности

осуществить полный синтез встречного" высказывания, речевой механизм

испытуемого ограничился анализом, дошедшим до ступени программы. Таким

образом, "собственно понимание" (не только общего смысла) оказалось

невозможным.

Порождение осуществляется по-разному в разных коммуникативных типах

речи. Говоря о коммуникативных типах речи, мы имеем в виду отражение в

высказывании отношений различного уровня абстракции. Так, А.Р.Лурия вслед

за Сведелиусом различает "коммуникацию событий" (типа собака лает) и

"коммуникацию отношений" (типа Сократ - человек), причем это различение

подтверждается данными об афазии. По-видимому, это тот минимум различий,

который нельзя не учитывать при анализе механизмов порождения речи.

Сказанное выше относительно программирования следует, очевидно, относить,

прежде всего, а "коммуникации событий". Ср. тот факт, что "отвлеченные"

тексты в опытах А.Н.Соколова дали совершенно другую картину, нежели

изобразительные.

Программирование не зависит от языка, по крайней мере, в плане самих

"смыслов", а не кода, который используется для их закрепления. Различие в

порождении начинается на следующем этапе - при переходе к внешней речи,

вернее, при грамматическом порождении "дерева" структуры предложения.

Перевод с языка на язык есть перевод с языка на внутреннюю программу и

далее - с этой программы на другой язык. Исключением является, по-видимому,

синхронный перевод, где внутренняя программа выступает в "разорванном"

виде, - не как единая цепь смыслов, а как изолированные смыслы, тут же

кодируемые в родной язык. Впрочем, синхронный перевод с психологической

стороны исследован пока недостаточно (сродни лишь опыты З.А.Кочкиной).

Одним из видов вербальной памяти может быть запоминание программы.

Так, запоминая "общее содержание" высказывания, но не сохраняя в памяти его

конкретно-грамматической формы, мы, видимо, оперируем именно с программой.

Именно сюда относятся случаи, описанные В.Гутъяром как воспроизведение

"смыслового скелета" предложения.

Программа может быть экстериоризована (переведена во внешнюю речь)

двумя способами. Один из них очевиден. Другой есть экстериоризация

внутренней речи, происходящая в тех случаях, когда мы закрепляем для себя

("для памяти") внутренний план высказывания. Таким образом, изучение

разного рода тезисов и конспектов (не предназначенных для других лиц) может

дать нам сведения о структуре внутренней речи и опосредствованно -

внутренней программы.

Различная степень владения тем или иным языком соотносима с

различными механизмами порождения высказывания, а именно: либо с внутренним

проговариванием или внутренней речью (при недостаточном владении языком),

либо непосредственно с внутренним программированием (при "полном" владении

языком).

Возникает ряд возможностей экспериментального исследования «внутренней

речи» и, в частности, - внутреннего программирования:

а) исследование процессов порождения спонтанной речи на родном и неродном

языке; предполагается, что оба процесса имеют общее звено в виде

внутреннего программирования и расхождение их начинается на следующем

этапе.

б) анализ грамматических языков и процессов порождения высказывания на этих

языках;

в) анализ процессов понимания. Это наименее перспективный путь по причинам,

указанным выше. Однако и им нельзя пренебрегать;

г) анализ и экспериментальное исследование процессов перевода обычного и

синхронного;

д) исследование процессов порождения речи при полном и неполном владении

неродным языком, в том числе на материале готовых высказываний;

е) анализ экстериоризованной внутренней речи (тезисов, кон-спектов,

записей);

ж) исследование вербальной памяти определенного типа;

з) анализ случаев нарушения механизма порождения на разных этапах и, прежде

всего, - афазических нарушений;

и) анализ генезиса внутренней речи и программирования у ребенка;

ж) собирание случаев неправильного (в смысле порядка слов и грамматических

классов) порождения высказывания на неродном языке, особенно в случаях речи

иностранцев на русском языке.

Глава 3. Кодовые переходы во внутренней речи.

Известно, что «концепцию полного совпадения языка и мышления

фактически осуществить не удалось. Наоборот, было показано, что структура

суждения как единица мышления не совпадает со структурой предложения как

единицей языка. Отрицательный ответ только усложняет "проблему, так как

остается в силе положение о том, что всякое средство должно соответствовать

цели. Поиск соответствий между языком и мышлением продолжался. Получившийся

вывод поучителен. В настоящее время почти единодушно признается, что

интонация выполняет синтаксическую функцию. А так как предикат суждения

маркируется в предложении при помощи интонации (логическое ударение), то

интонация была признана тем дополнительным языковым средством, при помощи

которого снова восстанавливается соответствие языка и мышления».[11] При

таком подходе мышление фактически переводят в систему языковых средств и

называют, например, логико-грамматическим уровнем (или слоем) языка

(поскольку, в частности, о субъекте и предикате суждения можно узнать,

только изучая тексты и средства языка). Тем самым экстралингвистическнй

факт превращен в лингвистический, а решаемая проблема, по сути дела,

снимается. Однако при этом подходе поучителен и положительный результат,

позволяющий рассматривать суждение в аристотелевском смысле не как модель

процесса мышления, а как форму изложения мысли, т. е. как средство языка.

Представление о том, что аристотелевская логика относится к плану

выражения, а не выражаемого, не ново, но вся острота этого положения

обнаруживается в наибольшей мере при постановке проблемы мышления и языка.

Оказывается, что при обсуждении этой проблемы во все времена и при

разнообразных ее решениях происходила незаметная подмена понятий. Мышление

рассматривалось, то как, экстралингвистичоский факт, то как логико-

грамматический слой языка, обнаруживаемый лингвистическими методами.

Проблема становилась неопределенной, так как оставалось неясным, что

называть мышлением и что языком.

По мнению Н.И. Жинкина, можно решить этот вопрос формально и

избежать «учетверения терминов». Все то, что относится к плану выражения,

т. е. самые средства выражения, будем называть языком.

Язык рассматривается как система знаковых противопоставлений.

Добавление или удаление хотя бы одного из средств выражения (знака или

правила связи знаков) составит новый язык. Выбор означаемого и передача

этой выборки партнеру образуют сообщение. В таком случае мышлением может

быть названа деятельность, осуществляющая эту выборку.

В некоторых случаях легко обнаруживается полный параллелизм языка и

мышления. Представим себе язык, состоящий из ограниченного числа только

имен. В таком языке будет однозначное соответствие между каждым именем и

актом называния. Даже если усложнить язык, кроме имен ввести другие разряды

слов и добавить какие-либо правила, но оставить фиксированность языка, т.

е. прекратить генерацию языковых средств, сохранится полное соответствие

языка и мышления. Это распространяется на всякий мертвый язык: вследствие

конкретной единичности контекстных значений мертвый язык всегда будет

содержать конечное число высказываний. Живой человеческий язык не

фиксирован. Посредством ограниченного числа языковых средств может быть

высказано бесконечное множество мыслимых содержаний. Это достигается

благодаря особому механизму — механизму мета-языка, который работает, как

пульс, в каждом языковом акте. Всякое высказывание производится в расчете

на то, что в данной ситуации оно является новым для воспринимающего

партнера. Поэтому и набор языковых средств должен стать новым. В момент

сообщения происходит перестройка обозначений. В отношении содержание

изменяются оба ряда. Таким образом, соответствие языка и мышления

обнаруживается снова. Однако в отличие от фиксированного языка, который

является раз и навсегда заданным, живой язык, содержащий два звена — сам

язык и мета-язык,— становится саморегулирующейся системой. В этих условиях

должно измениться и понятие о мышлении: его следует рассматривать как

деятельность конструирования, посредством которой производится отбор, как

содержания, так и языковых средств из трудно обозримого множества

компонентов. Трудность решения такой задачи обнаруживается хотя бы в том,

что передающий сообщение добивается лишь частичного понимания у

воспринимающего партнера.

Хотя каждое высказывание единично, язык в целом представляет собой

систему общих форм. Но если бы даже удалось полностью формализовать язык, в

остатке бы оказалось все то, для чего язык существуем—речевое действие. Но

именно в этом действии и обнаруживается мышление. Формализуется система

языка, сам же язык приобретает жизнь в процессе реализации системы.

Проблема языка и мышления как раз и относится к реализации, а не к

структуре языка. Именно поэтому разные направления структурализма в

лингвистике стремятся обойтись без понятия мышления.

Вообще говоря, изолированное выделение какой-либо структуры может

привести к универсализму. Когда границы предметных структур не определены,

одна из них (например — языковая система) кажется доминирующей, и тогда

неизбежно возникает антиномия. Действительно, возможны два вывода — как

тот, что знаковая система определяет мышление, так и тот, что мышление

определяет знаковую систему. Знаки конвенциональны, а их система

определяется лишь внутренними, формальными критериями. Поэтому языков может

быть много и каждый из них будет «выбирать» в обозначаемом то, что в

состоянии выразить данная знаковая система. Это и значит, что язык

определяет мышление. Но, с другой стороны, как только язык начинает

применяться, на конвенциональность его знаков накладываются сильные

ограничения: хотя знак и можно заменить другим, но если такой знак уже

создан, то именно потому, что он конвенционален, его лучше сохранить.

Фактически оказывается, что знаки языка живут своей жизнью и сопротивляются

произвольным заменам. Но самое существенное состоит в том, что язык, давая

возможность выразить бесконечно много мыслимых содержаний, не может

выполнять эту роль без интерпретаций. В то же время из природы отношения

язык-содержание вытекает, что не может быть задано никакой содержательной

интерпретации бессодержательной знаковой системе языка. Это значит, что

интерпретация привносится со стороны и что мышление определяет язык. В

результате, таким образом, проблема о соотношении мышления и языка

продолжает оставаться нерешенной.

«При решении обсуждаемой проблемы в течение всего, вообще говоря,

плодотворного периода развития языкознания от логицизма и психологизма до

структурализма допускался один промах — по характеру проблемы надо было от

лингвистики перешагнуть в экстралингвистическую область, но это не было

сделано. В одном случае были смешаны логика и грамматика, в другом —

грамматика впитала в себя логику, в третьем — от языка отторгалось всякое

содержание. Во всех случаях лингвистика оставалась в изоляции».[12]

Та экстралингвистическая область, которую следовало привлечь при

исследовании обсуждаемой проблемы,—это мышление, но не его логические

формы, а самый процесс мышления, т. е. явление психологическое (так

называемый психологизм в лингвистике не имел никакого отношения, к предмету

психологической науки). Если же лингвистика и психология откажутся от

исследования реального процесса мышления, они понесут весьма значительную

потерю — выпадает сам говорящий человек, его речь. До недавнего времени

говорящий человек был вне поля зрения, как психологии, так и лингвистики.

Исследуя историю и современную систему данного национального языка,

лингвистика оставляет вопрос о том, как реализуется эта система, как

говорят на этом языке люди. Это относится ко всем аспектам языка.

Применение элементарных принципов общей теории коммуникации позволяет

целиком отклонить индивидуалистическую концепцию мышления. Прежде всего,

очевидно, что индивид раньше должен усвоить мысли, созданные множеством

людей предшествующих поколений, и только после этого он становится

способным участвовать в процессе дальнейшей разработки некоторой системы

мыслей. Мысль вырабатывается не отдельным человеком, а в совместной

человеческой деятельности. Для того чтобы участвовать в дальнейшей

разработке некоторой системы мыслей, необходимо результаты интеллектуальной

работы одного человека «транспортировать» в голову другого. Таким

«транспортером» мысли является язык, а его реализатором ~ речь. Речь

содержит неизмеримо больше информации, чем язык. Она содержит информацию:

а) о языке, б) о той части действительности, о которой говорится в речи, и

в) о говорящем человеке во многих аспектах. В языке нет мыслей, они

находятся в речи. Однако это не значит, что вместо проблемы «мышление и

язык» следует говорить о проблеме «мышление и речь». Наоборот, научный

смысл имеет именно проблема мышления и языка, так как мысль

«транспортируется» в речи средствами языка. В языке должно быть что то

такое, что способно фиксировать мысль и передавать ее через речь.

«О коде можно говорить в двух смыслах. Кодом иногда называют саму

знаковую систему обозначений. В таком случае язык — это код. Но кодом можно

назвать и способ реализации языка. Это следует понимать так. Какое-нибудь

слово, например стол или лошадь, может быть дано (и это заметил еще И. П.

Павлов) или как слово слышимое, или как видимое (в буквах), или как

произносимое; к этому добавим, что слово может появиться как осязаемое (по

азбуке Брайля), как зрительно-двигательное (пальцевая речь) и др. Все это

разные коды. При этом слова стол и лошадь как элементы системы языка

остаются тождественными во всех этих разных кодах».[13] Таким образом, код

в этом значении представляет собой систему материальных сигналов, в которых

может быть реализован какой-нибудь определенный язык. Отсюда видно, что

возможен переход от одного кода к другому. В отличие от этого переводом

лучше назвать эквивалентное преобразование одной языковой формы в другую.

В дальнейшем будут рассматриваться коды -реализации натурального

языка. В круговороте кодовых переходов надо найти самое неясное, самое

неуловимое звено — человеческую мысль, внутреннюю речь. Это, несомненно,

экстралингвистическое явление, но интересное для лингвистики.

Как фактически происходит процесс мышления, можно узнать только

экспериментально. В дальнейшем будет изложен один из экспериментальных

подходов к решению некоторых относящихся сюда вопросов. Ставится, прежде

всего, следующая проблема: осуществляется ли процесс мышления средствами

только данного натурального языка? Для ответа на этот вопрос распорядок

эксперимента должен был опираться на некоторые допущения.

Если испытуемый по словесной инструкции выполнял такие задания, как

опознавание содержания предъявляемых картин и рассказ о них, сосчитывание

точек или клеточек разграфленной бумаги. Но в этих опытах исследовался не

вход и выход речевой системы, центральное звено переработки словесных

сообщении, внутренняя речь Эксперимент показывает, что изучаемое звено

относится к области кодовых переходов. Последовательно рассуждая, этого и

следовало ожидать, но все же и вторая подсерия опытов не показала

отчетливо, существует ли особый код внутренней речи и в чем состоят самые

кодовые переходы,

То же получилось и в третьей подсерии основных опытов. Они был

задуманы с тем, чтобы усилить речедвигательный код внутренней речи.

Испытуемому предлагался в письменном виде конец какого-то предложения

(например, ... с железной крышей и ржавыми окнами), требовалось «сочинить»

его начало (например, Вдали показался дом с железной крышей и ржавым

окнами). Очевидно, что правильных ответов может быть больше, чем один. В

этих опытах нужные слова не были зафиксированы в буквенном коде, их надо

было активно искать в памяти. Казалось бы, такой отбор мог быть проведен

только с участием речедвигательного анализатора. Однако эксперимент

показал, что метрическое постукивание и здесь не было помехой. Испытуемые

говорили, что еще до внутреннего произнесения слов им ясно, как в каждом

отдельном случае можно по смыслу составить предложение. Но из объективных

данных нельзя было установить, как реализуется этот смысл. Он не мог

реализоваться ни в двигательном, ни в буквенном кодах; звуковой же код

адресован к слуху как приемнику речи, а экспериментальная задача требовала

не приема, а синтеза речи.| Предположение, что смысл появляется в каком-то

«чистом» виде, вне всякой материальной, знаковой реализации, как это когда-

то думали представители вюрцбургской школы психологов, противоречит

элементарным допущениям.

Трудность обнаружения кода, специфического для внутренней речи,

возникла вследствие того, что обычные три кода —буквенный, речедвигательный

и звуковой — у испытуемых были вполне автоматизированы. Вследствие этого

кодовые переходы были очень быстрыми и не только не замечались испытуемым,

но и не поддавались объективному учету, к тому же методика реагировала

только на двигательный код. Надо было замедлить процесс решения

мыслительной задачи и ввести новый, малопривычный код для приема сообщений.

Такой подход подсказывался опытом с применением латинского алфавита при

чтении русских слов; тогда введение непривычного кода приводило к замене

буквенного кода на двигательный. Теперь надо было применить такой входной

код, который во внутренней речи переходил бы в двигательный, но при этом

оставались бы широкие возможности в условиях постукивания для нового

кодового перехода, чего не могло быть, например, в опыте с подсчетом

клеточек.

Таким входным кодом был выбран тактильный. В ладонь испытуемого,

которая была отгорожена от него экраном, экспериментатор вписывал тупым

стилетом простые фигуры: палочка; кружочек; крестик; две палочки; два

кружочка. Из них в зависимости от последовательности элементов могли

составляться разные ряды. Задача испытуемого состояла в том, чтобы опознать

элементы ряда, запомнить их и после окончания опыта воспроизвести. Без

метрического постукивания обычно запоминали пять-шесть элементов ряда. Все

испытуемые замечали способ запоминания. По ходу вписывания фигур они

проговаривали про себя примерно так—две палочки две палочки, кружочек две

палочки, кружочек, крестик две палочки, кружочек, крестик, два кружочка, и

т. д. Этот прием они называли суммированием, т. е. при вписывании нового

элемента проговаривались все ранее вписанные.

При введении метрического постукивания у всех испытуемых появилась

экспериментальная амнезия. Воспроизводилось только два, редко три элемента,

остальные, хотя и опознавались при вписывании, но потом забывались, так как

постукивание вытесняло проговаривание про себя названий элементов. Через

один или два экспериментальных дня некоторые испытуемые неожиданно для

экспериментатора стали в опытах с постукиванием с легкостью. Воспроизводить

все пять, шесть элементов, т. е. столько же, сколько и без постукивания.

Стало ясным, что они перешли на какой-то другой код при решении этой

задачи. Опишем коды, найденные двумя испытуемыми.

Испытуемый М. перед опытом с постукиванием уже составил правило

перевода слов русского языка на предметно-схемный язык. Так, он представлял

себе елку, когда вписывалась палочка; когда вписывался в ладонь крестик,—

что елку вставили в крест; при вписывании следующих элементов — кружочка,

палочки, двух кружочков, крестика— он продолжал развивать этот же сюжет: на

елку повесили круглое украшение, потом длинное украшение, на верх елки

крестик. В следующий раз тот же испытуемый применил новую разновидность

того же кода. Другой испытуемый применил безакцентный двигательно-

предметный код. Испытуемый обозначил находившихся в комнате

экспериментатора палочкой, а его ассистента—кружочком. Запоминание

происходило так: при вписывании палочки испытуемый взглядом глаз или легким

поворотом головы обращался к экспериментатору, при вписывании кружочка—к

ассистенту. Две палочки—два взгляда в сторону экспериментатора; два

кружочка — два поворота в сторону ассистента; крестик —специальное

покачивание головой и т. д.

Выражение «язык речи» кажется бессмысленным. Но если обратиться к той

области, где нет различия между языком и речью, где средства обозначения и

их реализация совпадают, где кодовый переход и перевод одно и то же, тогда

есть смысл говорить о каком-то данном языке, который является языком только

данной речи, приспособленной к данной ситуации. Такой язык должен

отличаться некоторыми особенностями.

Описанный выше предметно-схемный код, обнаруженный у разных

испытуемых, может быть охарактеризован некоторыми общими чертами. Во-

первых, это код непроизносимый, в нем отсутствуют материальные признаки

слов натурального языка. Здесь нет последовательности знаков, а есть

изображения, которые могут образовать или цепь или какую-то группировку.

Этот код отличается от всех других тем, что обозначаемое других языков в

этом новом коде является вместе с тем и знаком. Когда мы говорим: Большой

театр, то за буквами или звуками языка разумеем самое вещь — Большой театр.

Когда же мы представляем себе Большой театр, то независимо от каких-либо

букв или звуков, мы имеем в виду самое эту вещь как предмет, могущий

породить множество высказываний (например, мысль о том, что находится

справа, слева, сзади от Большого театра и т. п.). Поэтому такой код и может

быть назван предметным.

Вместе с тем представления как изобразительные компоненты этого кода

схематичны. Испытуемый представлял себе, например, елку и елочные украшения

лишь как заместителей палочки и кружочка: палочки, крестики и кружочки сами

по себе никак не связаны, поэтому и плохо запоминаются, елка же предметно

связана с елочными украшениями. Тем не менее, эта связь схематична.

Предметы, сведенные к такой схеме, составляют единство, каждый элемент

которого непроизносим. Такой предметный код представляет собой

универсальный язык, с которого возможны переводы на все другие языки.

Язык внутренней речи свободен от избыточности, свойственной всем

натуральным языкам. Формы натурального языка определены строгим правилами,

вследствие чего соотносящиеся элементы когерентны, т. е. наличие одних

элементов предполагает появление других,—в этом и заключена избыточность.

Во внутренней же речи связи предметны, т. е. содержательны, а не формальны,

и конвенциональное правило составляется аd hос, лишь на время, необходимое

для данной мыслительной операции.

Как только мысль переработана в форму натурального языка, кодовый,

мыслительный прием может быть забыт.

Без изобразительного языка внутренней речи был бы невозможен ни|

какой натуральный язык, но и без натурального языка деятельность внутренней

речи бессмысленна. Натуральный язык является для участников общения

средством выработки такого субъективного кода, который, будучи переведен на

натуральный язык, сделал бы возможным самый процесс общения и

соответственно сравнения разных субъективных представлений и сглаживание

различия между ними.

Применение натурального языка возможно только через фазу внутренней

речи. Решить мыслительную задачу —это значит найти контролируемый выход из

ситуации, в определенном отношении новой. В языке это отображается в

переосмыслении лексических значений. Слово не может обладать постоянным

значением. Иначе при ограниченном количестве слов было бы ограниченное

число высказываний, и вновь возникающие предметные ситуации не могли бы

быть высказаны. Поэтому в процессе общения неизбежно меняется интерпретация

лексики в силу того, что контекст определяет переосмысление лексических

значений. Мысль в ее содержательном составе всегда пробивается в язык,

перестраивает его и побуждает к развитию. Это продолжается непрерывно, так

как содержание мысли больше, чем шаблонно-узуальные возможности языка.

Именно поэтому зарождение мысли осуществляется в предметно-изобразительном

коде: представление так же, как и вещь, которую оно представляет, может

стать предметом бесконечного числа высказываний. Это затрудняет речь, но

побуждает к высказыванию.

Таким образом, механизм человеческого мышления реализуется в двух

противостоящих динамических звеньях—предметно-изобразительном коде

(внутренняя речь) и речедвигательном коде (экспрессивная речь). В первом

звене мысль задается, во втором она передается и снова задается для первого

звена. Именно эта двухзвенность механизма человеческого мышления резко

отличает его от искусственных устройств с применением (формально-логических

средств переработки постудившей информации. В последнее время усиленно

разрабатывается идея перцептрона, механизма, опознающего изображения, и,

вероятно, наступит момент, когда такие устройства войдут в практику. Однако

машинный язык, перерабатывающий информацию, поступающую от изображений, сам

не является изображением. Это дискретный символический язык. У человека же

изображение входит в самый состав его мышления. Бесконечность отражаемого

мышлением мира обеспечивает безграничные возможности постоянно

возрождающегося во внутренней речи натурального языка.

Правдоподобность гипотезы о предметно-изобразительном коде языка

внутренней речи может быть подтверждена как некоторыми дополнительными

опытами, так и обыденными наблюдениями. Во всех случаях, когда испытуемые

рассматривают картину с инструкцией запомнить ее содержание, с тем, чтобы

впоследствии рассказать о ней, метрическое постукивание не оказывает

никакого мешающего воздействия. Это значит, что изображение распознается и

запоминается в своем предметном коде, а поэтому словесный отчет о нем может

быть отложен до момента воспроизведения представлений. Бывали случаи, когда

испытуемый во время постукивания пересматривал несколько наглядных решений

задачи, или, отвлекаясь от задачи, вспоминал ряд эпизодов из своей жизни.

Такой опыт длился одну-две минуты, в то время как устный отчет испытуемого

о решениях задачи или рассказ о жизненных эпизодах продолжался не менее

10—15 минут. 1 Ясно, что эти две минуты, в которые укладывался весь опыт,

испытуемый не мог работать путем проговаривания. Код, на котором

осуществлялся мыслительный процесс, был менее избыточен, чем натуральный

язык. То же самое может наблюдать каждый в процессе письма. Предметы и

взаимоотношения между ними мысленно просматриваются нами быстрее, чем мы

можем об этом говорить, тем более, писать; мы вспоминаем какие-либо явления

иначе, чем говорим о них.

Язык есть средство передачи сообщений — это его коммуникативная

функция. Но считают также, что язык в то же время —- и средство мышления, и

это его экспликативная функция. Однако, если под языком понимать всю

систему его формальных средств, возведенных в норму, то такой язык

вследствие избыточности плохо выполнял бы эту экспликативную функцию,

оставаясь вполне пригодным для выполнения функции коммуникативной. Вообще

же говоря, никому еще не удалось показать на фактах, что мышление

осуществляется средствами только натурального языка. Это лишь

декларировалось, но опыт обнаруживает другое.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Если принять, что язык как таковой может быть представлен в виде отношения:

выражение-выражаемое, то «языков» окажется больше, чем один, так как могут

быть применены разные знаковые системы выражения. Если также принять, что

любой язык есть средство общения людей, то должен существовать только один

достаточно понятный язык, порождающий другие языки. Действительно,

понимание может осуществиться только в том случае, когда у партнеров

общения будет что-то общее. Общим для людей является предстоящая им

действительность. Представления же как отражение действительности

субъективны и не могут быть переданы непосредственно от одного партнера к

другому; поэтому нельзя узнать, какая часть содержания этих представлений

совпадает у разных партнеров. Операция обозначения позволяет выделить

дискретные элементы содержания представлений, которые в знаковой системе

натурального языка могут передаваться от одного партнера к другому и

сравниваться. В результатах формируются и каждым усваиваются общественно

отработанные понятия как критерии взаимного понимания. Взаимодействие

внутреннего, субъективного языка и натурального, объективного образует

процесс мышления. Мышление —это общественное, а не индивидуальное явление.

Мысли вырабатываются в совместной деятельности людей. Понимание – это

перевод с натурального языка на в внутренний. Обратный перевод –

высказывание.

В самом натуральном языке можно обнаружить новое взаимодействие двух

языков. Для понимания необходима операция отождествления и выполнение

правил тождественных преобразований. В языке должны быть компоненты,

позволяющие партнерам отличать тождественное от нетождественного. При

помощи мета-языковой абстракции эта часть натурального языка может быть

выделена и представлена как особый язык, один и тот же во всех натуральных

языках — это логика. Соблюдение правил такого языка в речах на любом

натуральном языке называют логическим мышлением.

Далее, натуральный язык может породить такой язык, высказывания на

котором непереводимы на натуральный язык; на натуральном язык

устанавливаются общепонятные положения, вводятся символы, определи ется их

значение и такие правила составления высказываний, которые сохраняют

истинность ранее принятых положений. Отсюда следует, что правильные

высказывания на этом языке не нуждаются в проверке и понимании, т. е. в

переводе на натуральный язык. Таков язык математики. Так как этот язык

порождается натуральным языком, он сохраняет двухзвенность натурального, а

именно —язык алгебры (символический) и язык геометрии (изобразительный).

Оба эти языка взаимно переводимы, но перевод на натуральный язык

исключается (алгебраические формулы не поддаются описанию в словах, а

геометрические объекты, например, многомерного пространства —наглядно не

представимы). Следует различать фазу порождения математических языков (это

аспект человеческого мышления и общения) от фазы применения математической

системы. В последнем случае осуществляется процесс, часто называемый языком

информационных машин.

В процессе общения и применения натурального языка вырабатываются еще

два особых языка —языка художественного мышления. Выше отмечалось, что

представления и чувствования сами по себе и непосредственно не передаваемы.

Однако возможен такой язык, при помощи которого можно управлять появлением

у воспринимающего партнера определенных представлений и чувствований. Это

достигается путем введения в язык новых правил, регулирующих или

надсинтаксическую структуру временных членений (как в поэтическом языке),

или форму языковой изобразительности, т. е. способ построения описываемых

ситуаций (как в художественной прозе). Так создается двухзвенпый механизм

художественного мышления. Здесь задаются новые, так сказать, более

«свободные» правила отождествления, логика ограничивается, выражаемое

определяется неповторимостью ситуаций и индивидуальностью интонаций.

Наиболее полно язык изображений представлен в изобразительном искусстве.

Художник передает в своем произведении сложное наглядное сообщение, которое

приобретает смысл при интерпретации его замысла зрителем. Здесь также

обнаруживается двухзвенный механизм художественно-изобразительного мышления

(в наиболее простой форме он реализуется в надписях под картинами и

скульптурами).

Гипотезу двухзвенностн языка внутренней речи подтверждают не только

экспериментальные факты, но и тривиальные наблюдения над формам общения

людей, показывающие, что понимание, т. е. прием сообщений, следует

рассматривать как перевод с одного языка на другой. При этом одним из этих

языков должен быть язык изображений, так как именно из них составлена

первая, чувственная ступень познания действительности.

Список использованной литературы.

1. Ананьев Б.Г. К теории внутренней речи в психологии. // Психология речи.

– М.,1946.

2. Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы

языкознания,1964. - № 6.

3. Исследование речевого мышления в психолингвистике. – М.,1985.

4. Кучинский Г.М. Психология внутреннего диалога. – Минск, 1988.

5. Леонтьев А.А. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения

высказывания. // Вопросы порождения речи и обучения языку (под ред. А.А.

Леонтьева, Т.В. Рябовой). – М.,1967.

6. Найссер У. Познание и реальность. – М.,1981.

7. Немов Р.С. Психология. – М.,1995. – Том 1.

8. Подольский Л.И. О взаимовлиянии внутренней и внешней речи. // Психология

речи. – М.,1946.

9. Психолингвистика (сб. статей). – М.,1984.

10. Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ

психологии,1941. – том 2.

11. Соколов А.Н. Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в

процессе мышления. // Известия Академии педагогических наук РСФСР,1960. -

№ 113.

12. Ушакова Т.Н. и др. Речь человека в общении. – М.,1989.

-----------------------

[1] Немов Р.С. Психология. – М.,1995. – Том 1. – с. 275.

[2] Психолингвистика (сб. статей). – М.,1984. – с. 301.

[3] Исследование речевого мышления в психолингвистике. – М.,1985. – с. 63.

[4] Ананьев Б.Г. К теории внутренней речи в психологии. // Психология речи.

– М.,1946. –с. 267.

[5] Ушакова Т.Н. и др. Речь человека в общении. – М.,1989. -.с. 131.

[6] Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ

психологии,1941. – том 2. – с. 41.

[7] Соколов А.Н. Внутренняя речь и понимание. // Ученые записки ГНИИ

психологии,1941. – том 2. – с. 44.

[8] Леонтьев А.А. Внутренняя речь и процессы грамматического порождения

высказывания. // Вопросы порождения речи и обучения языку (под ред. А.А.

Леонтьева, Т.В. Рябовой). – М.,1967. – с. 8.

[9] Соколов А.Н. Динамика и функции внутренней речи (скрытой артикуляции) в

процессе мышления. // Известия Академии педагогических наук РСФСР,1960. - №

113. – с. 71-72.

[10] Подольский Л.И. О взаимовлиянии внутренней и внешней речи. //

Психология речи. – М.,1946. – с. 107-108.

[11] Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы

языкознания,1964. - № 6. – с. 29.

[12] Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы

языкознания,1964. - № 6. – с. 34.

[13] Жинкин Н.И. О кодовых переходах во внутренней речи. // Вопросы

языкознания,1964. - № 6. – с. 36.